Читать интересную книгу Ночь после выпуска (сборник) - Владимир Тендряков

Аркадий Кириллович рассчитывал только узнать адрес работы Василия Потехина, но неожиданно тот оказался дома – взял отгул, чтоб справиться с потрясением.

Потехин поставил стул напротив, прочно умостился на нем, прямой, с нацеленным подбородком, с капризно-брюзгливым выражением на лице.

– Если уговаривать пришли, то напрасный труд, – заявил он сварливо.

– В чем вас должен уговаривать? – удивился Аркадий Кириллович.

– А разве вы не затем прибежали, чтоб я дочку из школы не забирал?

– Нет, Василий Петрович, хочу от вас снова услышать то, что вы говорили мне ночью.

– Может, ждете – днем ласковей буду?

– Мне сейчас не ласка нужна, а горькая правда. Так что не стесняйтесь – стерплю.

– Я теперь вот понял, почему раньше попов не любили.

– Похож на попа?

– Вылитый, красивыми побасенками о хорошем поведении людей портите.

– Вот это-то мне и растолкуйте.

Василия Петровича едва приметно повело от слов Аркадия Кирилловича, уж и так сидел прям и горделив, сейчас совсем выгнуло и расперло: ладони в колени, локти в стороны, глаза неживые, глядят сквозь, в вечность – памятник, а не человек, ну держись, оглушит сейчас истиной!

– Слышали: прямая линия короче кривой – геометрия! И все верят в это, понять не хотят – в жизни-то геометрия совсем иная, там кривые пути всегда прямых короче.

– Это вы сами открыли или подсказал кто? – поинтересовался Аркадий Кириллович.

– Подсказал! – отрезал Василий Петрович. – Подсказал и наказал!

– Гордин?

– Он. Святой мученик, виноват перед ним.

– Но вы говорили прежде – очковтиратель. Ошибались?

– Нет, так и есть.

– Ловчило?

– Тоже.

– Приспособленец, если память не изменяет?

– Можно сказать и это.

– И святой?

– Мир на таких стоит!

– Чем же он вас так убедил?

– Правдой!

– Не будьте так скупы, Василий Петрович, поделитесь со мной пощедрее.

Василий Петрович внял и чуточку пообмяк в своей монументальной посадке.

– Умный Потехин учил глупого Гордина, – заговорил он сварливо в сторону. – Нельзя тянуть газовые трубы по окрашенным стенам, пробивать их сквозь паркетные полы, чтоб снова-здорово крась, крой, заделывай, бросай денежки. Давай, мол, товарищ Гордин, действовать по порядочку, пряменько. А труб-то нет и неизвестно, когда будут. Жди их, не считайся с тем, что рабочие бездельничают, что строительство в планы не укладывается, прогрессивку и премиальные не получат. Увидит рабочий класс, что свой рубль теряет, и мотнется в другое место, где и прогрессивочку и премиальные ему поднесут. Текучка начнется! Слыхали такое слово? Страшное оно. Квалифицированные рабочие разбежались, нанимай с улицы пьянь разную, отбросы, которых из других мест выкинули, запарывай строительство, приноси убытки, но уже не грошовые, каких умный Потехин боялся, а миллионные. Зато строго по прямой, геометрии придерживайся. А невежды Гордины, этой геометрии не желающие знать, ловчат, когда нужно очки втирают, приспосабливаются как могут, а миллионы спасают… Спасибо Гординым, без них прямолинейные умники мир бы набок завалили!

– Я, по-вашему, из них, из прямолинейных умников? – спросил Аркадий Кириллович.

– Самых опасных, не мне чета.

– И как же мне исправиться? Учить детей – не ходите прямо, ищите в жизни кривые дорожки?

– Только не по линеечке, только не по геометрии из книжки!

– Похоже, я и не делаю этого.

Василий Петрович возмущенно подскочил:

– Не делаете!.. А чему же вы учите?

– Русской литературе хотя бы. А она тем и знаменита, что лучше других разбирается в запутанной жизни. Да, в запутанной, да, в сложной!

– Вы учите – будь только честным и никак по-другому?

– Учу.

– И зла никому не делай – учите?

– Учу.

– И сильного не бойся, слабому помогай, от себя оторви – тоже учите?

– Тоже.

– А-а! – восторжествовал Василий Петрович. – И это не по линеечке жить называется! Не геометрию из книжек преподаете! Запутанно, сложно, а прямолинейненько-то поступай!

– А вам бы хотелось, чтоб я учил – будь бесчестным, подличай, изворачивайся, не упускай случая сделать зло, перед сильным пасуй, слабому не помогай… Неужели, Василий Петрович, вам хочется такой вот свою дочь видеть?

– Я хочу… – Василий Петрович даже задохнулся от негодующего волнения. – Одного хочу – чтоб Сонька моя счастливой была, приспособленной! Чтоб загодя знала, что и горы крутые, и пропасти в жизни встретятся, пряменько никак не протопаешь, огибай постоянно. Ежели можно быть честной, то будь, а коль нельзя – ловчи, не походи на своего отца, который лез напролом да лоб расшиб. Хочу, чтоб поняла, и крепко поняла, что для всех добра и люба не станешь и любви большой и доброты особо от других не жди. Хочу, чтоб не кидалась на тех, кто сильней, кто легко хребет сломать может, а осторожничала, иной раз от большой нужды и поклониться могла. Хочу, чтоб дурой наивной не оказалась. Вот чего хочу! Ясно ли?

– А ясен ли вам, Василий Петрович, смысл пословицы – как крикнется, так и аукнется?

– Я-асен! Ох я-асен теперь! Уж, верно, больше, чем вам… Кричи да остерегайся, где нужно – шепотком, а где и рыкнуть можно, расчетец имей, чтоб не аукнулось. Вот если б этой сноровистой науке вы мою Соньку научили, я бы первый вам в ножки поклонился.

– Всех этому научить или только одну вашу дочь?

– Всех, всех, чтоб вислоухими не были!

– Так что ж получится, Василий Петрович, – все науку воспримут, не вислоухие, ловкачи, будут стараться обманывать друг друга, хребет ломать тем, кто послабей… В дурном же мире Соне жить придется. Не пугает вас?

– А что ж делать-то, когда он, мир, таков и есть, доброго слова не стоит? И сменять его на другой какой, получше, нельзя – один всего. Выхода нет – приспособляйся к нему.

– Сменять наш мир на другой нельзя, а вот попробовать как-то исправить его…

– Исправить! – подскочил Василий Петрович. – Да не дай-то бог! Исправители еще хуже его покалечат. Я сам пробовал исправить и дров наломал. А Колька Корякин вон как жизнь исправил – нравится?.. Ой, не учите Колек, Сонек мир исправлять! Ой, не надо! Так исправят мир, что хоть в космос с него беги!.. Да зачем я остерегаю – уже научили, научили, все мало вам. Дальше учить собираетесь!.. Таких учителей не мешкая хватать надо да под семь замков прятать, чтоб их никто не мог видеть и они чтоб никого…

– Плохо учу, не тому учу – возможно, – согласился Аркадий Кириллович. – Но вдумайтесь, что вы предлагаете: приспособляться учи, себя спасать, других не жалеть!.. Тут уж всякую надежду, что мир, пусть не сейчас, пусть когда-то, лучше станет, оставь. И бежать в космос с такого гнусного мира смысла нет, изворотливое ловкачество, безжалостность друг к другу привычкой станут, в натуру войдут, их уже не сбросишь, как старое платье, с собой увезешь. И куда бы ни сбежал, всюду будет ждать отравленная жизнь.

У Василия Петровича между объемистым лысеющим лбом и волевым подбородком прошла судорога, глаза спрятались, рот повело, и голос бабий, тонкий, срывающийся на визг:

– Да что мне весь мир! Могу я с ним, со всем миром, справиться? Иль надеяться могу, что справится Сонька? С ума еще не сошел – ни себя, ни ее Наполеоном великим или Марксом там не считаю! Я маленький человек, и она в крупную не вырастет. Нужно мне совсем мало – чтоб дочь родная счастливо жила. А остальные уж пусть сами как-нибудь без меня устраиваются… А вы!.. Вы одного попутали, мою дочь попутать можете – выкинет такое, жизнь пополам… Вы… вы враг мне!

Аркадий Кириллович разглядывал Василия Петровича. Он знал, никак не открытие – этот человек испытывает к нему вражду. Потому-то и пришел – враг может видеть то, чего сам не в силах заметить. Враг? Он?.. Да смешно – ожесточившийся заяц.

– Похоже, спорить нам дальше бесполезно. – Аркадий Кириллович поднялся. – До свидания.

Прежняя тревога и прежняя растерянность.

21

Оказывается, куда поместить Колю Корякина, решить было не так-то просто. В статье 393 Уголовно-процессуального кодекса указывалось: «Несовершеннолетние, подвергнутые задержанию или предварительному заключению, должны содержаться отдельно от взрослых и осужденных несовершеннолетних». То есть следовало подыскать для Николая Корякина такую камеру, где находятся еще не осужденные подростки.

Но из таких, пока еще не осужденных, сидели сейчас только двое – некто Копытин и Осенко. Один, семнадцатилетний верзила, заманивал к своей пятнадцатилетней сестре сильно подгулявших командированных и обирал их. Другой, болезненный, слабосильный Осенко, известный по кличке Валька Глаз, поздними вечерами выходил ловить прохожих, выбирал наиболее степенных и видных, задирал их. Когда те, выведенные из себя, решались наконец проучить нахального мальца, тот улучал момент, лезвием бритвы полосовал по лицу, стараясь задеть глаза, и скрывался. И делал он это не для того, чтобы ограбить, – просто так доказывал свое превосходство.