Скандал всегда смотрелся лучше после стакана-другого белого вина, и Патриция одним большим глотком допила второй. Сверившись с кухонными часами, она решила приостановиться, учитывая предсказуемое недовольство Марка: ну как же, прийти домой и обнаружить, что жена вырвалась вперед на два стакана. А впрочем — пошел он! Сидит весь день в офисе, ходит на ленч, встречается с людьми, домой вернуться не спешит, успевает только на последний поезд. А она торчит тут с малышкой, Маркусом, няней и садовником…
Патриция налила себе еще стакан, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем Маркус, этот ревнивый маленький демон, разбудит спящую сестричку. Няня, прежде чем уйти, уложила Жаклин спать, и малышка еще не проснулась. Патриция вновь посмотрела на часы, отметив, что тихий час сегодня затянулся. Надо же, эти дети просто чемпионы сна! Подкрепившись еще одним глотком вина и думая о своем маленьком озорном четырехлетнем террористе, она отложила забитый рекламой журнал «Куки» и по черной лестнице поднялась на второй этаж.
Сначала Патриция заглянула к Маркусу. Он лежал лицом вниз на ковре с эмблемой и в цветах «Нью-Йорк рейнджере», рядом с кроватью в виде саней. Включенная электронная игра соседствовала с его вытянутой рукой. Вымотался. И, конечно же, им придется дорого заплатить за столь долгий дневной сон. Когда теперь удастся угомонить этого бандита… но, опять же, на этой вахте стоять уже Марку.
Патриция пошла по коридору, недоумевая и хмурясь при виде комков черной земли на ковровой дорожке — ох уж этот маленький демон! Остановилась у закрытой двери. С ручки на ленточке свешивалась шелковая подушечка в виде сердца с надписью: «Ш-Ш-Ш! АНГЕЛ СПИТ!» Патриция открыла дверь, вошла в полутемную, теплую детскую и вздрогнула, увидев силуэт взрослого человека, раскачивающегося в кресле-качалке у детской кроватки. Это была женщина, и в руках она держала маленький сверток.
Незнакомка качала ее Жаклин! Но в теплой комнате, при мягком, приглушенном свете, с толстым ковром под ногами, в этом не усматривалось ничего предосудительного.
— Кто?.. — Патриция приблизилась еще на шаг. — Джоан? Джоан… это ты? — Она подошла ближе. — Как ты?.. Ты прошла через гараж?
Джоан — это действительно была она — перестала раскачиваться и встала. Лампа с розовым абажуром находилась у нее за спиной, так что Патриция не могла разглядеть лицо Джоан, отметила только как-то странно искривленный рот. И пахло от Джоан грязью. Патриция тут же вспомнила свою сестру, тот ужасный, ужасный День благодарения в прошлом году. Неужели у Джоан такой же нервный срыв?
И почему она здесь, почему держит на руках крошку Жаклин?
Джоан подняла руки, протягивая младенца Патриции. Та взяла дочку и сразу поняла — что-то не так. Неподвижность девочки отличалась от расслабленности, вызванной сном.
В тревоге Патриция отбросила край одеяла с личика дочки.
Розовые губки младенца чуть разошлись. Ее маленькие темные глазки смотрели в одну точку. У самой шейки одеяло было мокрым. Патриция дотронулась до него и тут же отдернула руку — два пальца были липкими от крови.
Крик, который поднимался из груди Патриции, не успел сорваться с губ…
Анна-Мария была на грани безумия в прямом смысле этого слова. Она стояла на кухне и шептала молитвы, ухватившись за край раковины, словно дом, в котором она столько лет прожила с мужем, превратился в утлый челн, застигнутый жестоким штормом посреди океана. Она просила Бога подсказать, что делать, облегчить страдания, дать надежду. Она знала, что ее Энсел — не зло. Не такой, каким казался сейчас. Просто он очень, очень болен. («Но он убил собак!») И какой бы ни была болезнь, она в конце концов пройдет, и Энсел опять станет нормальным.
Анна-Мария посмотрела на запертый сарай в темном дворе. Вроде бы там пока все тихо.
Сомнения вернулись, как и в тот момент, когда она услышала сообщение об исчезновении из моргов тел пассажиров рейса 753. Что-то происходило, что-то ужасное («Он убил собак!»), и чувство беды, грозившее сокрушить ее, удавалось остановить только регулярными походами к зеркалам и раковине. Анна-Мария мыла руки и прикасалась к собственному отражению, тревожилась и молилась.
Почему Энсел на день закапывал себя в землю? («Он убил собак!») Почему не говорил ни слова, только рычал и повизгивал? («Как собаки, которых он убил!»)
Ночь вновь захватывала небо… чего Анна-Мария страшилась весь день.
Почему он сейчас такой тихий?
Прежде чем она успела подумать о том, что делает, прежде чем успела потерять ту толику решимости, что еще оставалась в ней, Анна-Мария вышла из двери и спустилась по ступеням с заднего крыльца. Не посмотрела на могилы собак, не поддалась этому безумию. Теперь она должна быть сильной. Еще какое-то время…
Створки двери сарая. Замок и цепь. Она постояла, прислушиваясь и с такой силой вдавливая кулак в рот, что заболели передние зубы.
Что бы сделал Энсел? Открыл бы он дверь, если бы в сарае находилась она? Заставил бы себя взглянуть на нее?
Да, безусловно.
Анна-Мария отперла замок ключом, который висел на груди. Размотала цепь. Отступила назад, встав так, чтобы он не мог достать ее (от столба Энсел мог отойти лишь на длину цепи), и распахнула створки.
Ужасный запах. Дикая вонь, от которой заслезились глаза. И там ее Энсел.
Она ничего не видела. Вслушалась. Ничто не заставило бы ее войти в сарай.
— Энсел?
Ее едва слышный шепот. И ни звука в ответ.
— Энсел.
Шуршание. Движение земли. Ох, ну почему она не взяла с собой ручной фонарик?
Она потянулась вперед, чтобы пошире распахнуть одну створку. Чтобы в сарай проник лунный свет.
И увидела Энсела. Он наполовину вылез из земли и смотрел на дверной проем, в его запавших глазах стояла боль. Анна-Мария сразу увидела, что он умирал. Ее Энсел умирал. Она вновь подумала о собаках, которые раньше спали в сарае, о Папе и Герте, дорогих ее сердцу сенбернарах, которых он убил и чье место сознательно занял… да… чтобы спасти ее, Анну-Марию, и детей.
И тут она поняла. Ему требовалось причинить кому-то боль, чтобы спасти себя. Чтобы ожить.
Анна-Мария дрожала под лунным светом, как лист на ветру, глядя на страдающее существо, в которое превратился ее муж.
Он хотел, чтобы она принесла себя в жертву. Анна-Мария это знала. Чувствовала.
Энсел застонал. Стон этот шел из глубины, словно бы с самого дна его голодного, пустого желудка.
Анна-Мария не могла этого сделать. Плача, она закрыла створки и навалилась на них всем телом, будто навеки запечатывая там этот труп, уже не живой, но еще и не мертвый. Энсел слишком ослаб, чтобы вновь броситься на дверь. Анна-Мария услышала еще один стон.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});