— Вечно ты, Эйрик, в чужие дела лезешь, — укоризненно заметил ему Рогволд. — Зима прошла, разбойников подвыбили, ангмарцам отпор дали. Отписал бы ты лучше шерифу, да не проморгал бы сев!
Эйрик побагровел, но сдержался и ничего не сказал.
— Деревня, где он поселился, взяла-таки верх, — продолжал он. — Да на них ополчилась разом вся округа, подтянулась местная дружина, и те, кто остался из горе-победителей, ушли в леса, а там что — только разбойничать. Вот вам и Храудун!
На рассвете, когда они выступили дальше, Эйрик долго провожал их верхами, и Фолко крепко запомнил сказанные вожаком Хагаля слова:
— Тяжело что-то у меня на душе, друг Фолко. Не случайно все это, и Храудун этот тоже не случайно. Большая кровь будет, помни мои слова, большая кровь…
Отряд двигался на юг по спокойной, надежно охраняемой дороге. Повсюду начинались полевые работы; весна выдалась дружная. Миновало еще четыре дня, и перед ними замаячили долгожданные крыши Пригорья.
Все эти дни у Фолко не проходило то легкое, уверенное настроение, появившееся у него после удивительного видения Заморья. Он часто и подолгу размышлял над словами Гэндальфа, и чем дальше, тем больше вопросов возникало у него. Почему, если маг не может ничего ему рассказать, зачем Гэндальфу вообще это нужно — беседовать с кем-то из живущих в Средиземье? Может, он выслушивает их рассказы? Но маг его ни о чем не расспрашивал…
Предъявив последний раз подорожную конному патрулю у северных ворот Пригорья, они неспешно втянулись в поселок. И, конечно же, их руки сами собой направили коней к гостеприимным дверям “Гарцующего Пони”.
Ничего не изменилось в знакомой зале, и даже народ, как сперва показалось Фолко, был тот же, что и в тот злополучный вечер, — не хватало лишь людей в зеленом. Немало было выпито пива и спето песен; гномы то и дело затягивали свое знаменитое “За синие горы, за белый туман”, люди, в свою очередь, начинали “Сидел король в тот вечер одиноко”, и лишь когда сгустился вечер, хоббиту удалось незаметно ускользнуть и отправиться туда, где, как он безошибочно определил, его ждали. Он пошел в лавку Пелагаста.
Окна лавки были темны, но, когда Фолко негромко постучал в дверь, она неожиданно легко распахнулась. Он ступил в черный проем.
— Дверь за собой запри, — раздался спокойный знакомый голос, и Фолко увидел впереди себя слабый, дрожащий огонек свечи и в его скупом свете — склоненного над книгой человека. — Обойди там, справа…
Хоббит осторожно приблизился. Полагает поднял на него свой единственный глаз, и Фолко невольно вздрогнул. Глаз казался бездонным черным колодцем, на дне которого, подобно тусклому огоньку, билась непонятная прочим мысль. Упавшие на древние страницы руки Пелагаста казались сухими ветвями дрока, плечи и грудь утопали во тьме, слабые отблески света падали на рассеченные морщинами щеки.
— Садись сюда, на лавочку, — продолжал Пелагаст. — Я давно жду тебя. Рассказывай все по порядку. Не бойся сбиться: что нужно, я переспрошу.
— Но… кто ты? — выдавил из себя хоббит, только теперь сообразив задать сидевшему против него этот самый простой и естественный вопрос. — О тебе мне говорил сам… — Он осекся, вовремя вспомнив, что все привидевшееся ему может быть и простым сном.
— Сам Гэндальф, вернее, Олорин? — чуть усмехнулся Полагает. — Я догадывался, что рано или поздно он отыщет тебя. Он всегда был неравнодушен к вам, хоббитам. Ты, значит, видел его! Он, конечно, ничего не сказал тебе, толкуя про Весы?
— Так и есть… Но откуда… — начал было изумившийся Фолко и вновь остановился, почувствовав неуместность своего вопроса.
— Проклятые Весы, — вздохнул Пелагаст. — Но ничего не поделаешь. Что же до меня… неужели ты еще не догадался? А еще Книгу читал. Ну, впрочем, это не так важно. Ты же сам пришел ко мне, значит, знал, хоть и не умом. Обо мне мы еще поговорим, а пока — я жду твоего рассказа.
И Фолко, подчиняясь властно зазвучавшей в этом спокойном голосе силе, начал свое повествование. Оно оказалось длинным — Полагает требовал, чтобы хоббит не опускал ни одной детали. Он долго и дотошно выспрашивал его, обо всем происшедшем в Могильниках, интересовался Храудуном, причем, слушая Фолко, еще больше нахмурился и что-то прошептал. Хоббиту показалось, будто Полагает сказал нечто вроде “опять он за старое”. Их аннуминасские приключения он выслушал не так внимательно, остановившись лишь на истории с явившимся призраком. Он молча покивал при этом, словно находя подтверждение каким-то своим мыслям, а потом вдруг как-то по-особенному щелкнул пальцами, и в углу вдруг вспыхнули два больших желтых глаза. Не ожидавший этого, Фолко вскрикнул.
— Не бойся, — повернулся к нему Полагает, — это Глин, мой филин.
Крылатая тень бесшумно скользнула прямо на плечо Пелагаста. Фолко увидел круглую голову, большие глаза, сейчас прикрытые от света тяжелыми веками. Полагает что-то тихо сказал огромной птице, и Глин неслышно взлетел, тотчас скрывшись в темноте. Фолко почувствовал на лице упругие толчки воздуха. И тотчас, словно у него в голове вспыхнула молния, он внезапно понял, кто сейчас перед ним. И прежде чем он успел подумать, что же ему делать дальше, его спина уже согнулась, а сам он склонился в низком, почтительном поклоне.
Полагает усмехнулся.
— Понял наконец… Да, я был когда-то Радагастом Карим, одним из Пяти. А теперь я торговец оружием в Пригорье… Я последний из Пяти, оставшийся в Средиземье. Гэндальф ушел, и остальные тоже… Сарумана вроде бы убили… А я остался. Мне нечего делать в Заморье, Фолко, сын Хэмфаста. Я не был ничьим врагом, мне служили растения, звери и птицы. Один-единственный раз я оказался втянут в людские дела — когда я, на беду, передал Олорину приглашение Сарумана, еще не зная, что тот уже сплел черные сети коварства и предательства. После этого я сказал себе: “Радагаст, не твое дело вмешиваться в Великие Войны, занимайся своими делами!” Да не вышло… Старина Гэндальф разыскал меня после победы, звал с собой. Но я отказался: в Заморье у меня дел не было, и в отдыхе я не нуждался.
“Так ты решительно против? — спросил меня Гэндальф, и я видел, как его лицо потемнело. — Ты понимаешь, что тебя ждет?”
“Что может меня ждать? — беспечно ответил я. — У тебя свои дела. Белый, у меня, Карего, свои. Враг пал, и это прекрасно. Твои труды, быть может, и закончены, мои же будут продолжаться вечно, пока стоит этот мир. Нет, это решено — я остаюсь”.
“Ты, конечно, думаешь, что сохранишь все, чем владел, и всю свою древнюю силу?” — прищурившись, спросил меня Гэндальф.
И я понял, что он сердится, но тогда я еще не знал, что он хочет мне добра, только на свой манер. Сперва я, признаться, подумал, что новоиспеченный глава заканчивающего свое существование Светлого Совета хочет в последний раз показать свой знаменитый характер.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});