в эволюции. И так далее, вплоть до человека. Улавливаете связь времен?
— Улавливаю, — ответил Ложкин и добавил: — В беседе со мной нет нужды прибегать к упрощениям.
— Хорошо. Мы, люди, активно вмешиваемся в этот процесс. Мы подглядели, как это делает природа, и продолжаем за нее скрещивание, отбор, создаем новые сорта пшеницы и крупного рогатого скота. Иными словами, продолжаем эволюцию собственными руками.
— Продолжаем, — согласился Ложкин. — Хочу на досуге вывести быстрорастущий забор.
— Молодец. Всегда у вас свежая идея. Так вот, после беседы с вами я задумался, а всегда ли правильно мы следуем за природой? Природа слепа. Она знает лишь один путь — вперед, независимо от того, хорош он или плох.
— Путь вперед всегда прогрессивен, — заметил Ложкин.
— Тонкое наблюдение. А если нарушить порядок? Если все перевернуть? Вы сказали: как бы увидеть недостающее звено? Отвечаю — распутать цепь наследственности. Прокрутить эволюцию наоборот. Углубляясь в историю, добраться до ее истоков.
— Нам и без этого дел хватает, — возразил Ложкин.
— А перспективы? — спросил профессор, наклонив голову и прищурившись.
— Это не перспективы, а ретроспективы, — сказал Ложкин.
— Великолепно! — воскликнул Минц. — Чем пользуется генетика? Скрещиванием и отбором. Нашу с вами новую науку мы назовем ретрогенетикой. Ретрогенетика будет пользоваться раскрещиванием, открещиваннем и разбором. Генетика будет выводить новую породу овец, которой еще нет, а ретрогенетика — ту породу, которой уже нет. И ученым не надо будет копаться в земле. Заказал палеонтолог в лаборатории: выведите мне первого неандертальца, хочу поглядеть, как он выглядел. Ему отвечают: будет сделано.
— Слабое место, — заявил Ложкин.
— Слабое место? У меня?
— Ваш неандерталец жил миллион лет назад. Вы что же, собираетесь миллион лет ждать, пока его снова выведете?
— Слушайте, Ложкин. Если бы мы отдавались на милость природы, то сорта пшеницы, которые колосятся на колхозных полях, вывелись бы сами по себе через миллион лет. А может, и не вывелись бы, потому что природе они не нужны.
— Ну, не миллион лет, так тысячу, — не сдавался Ложкнн. — Пока ваш неандерталец родится, да еще своих предков народит…
— Нет, нет и еще раз нет, — сказал профессор. — Зачем же нам реализовать все поколения? В каждой клетке закодирована ее история. Все будет, дорогой друг, на молекулярном уровне, как учит академик Энгельгардт.
— Ну ладно, выведете вы, что было раньше. А что дальше? Какая польза от этого народному хозяйству?
Ответ на свой вопрос Ложкин получил через три месяца, когда пожелтели липы в городском саду и дети вернулись из пионерских лагерей.
Лев Христофорович стоял у ворот и чего-то ждал, когда Ложкин, возвращаясь из магазина с кефиром, увидел его.
— Как успехи? — поинтересовался он. — Когда увидим живого неандертальца?
— Мы его не увидим, — отрезал профессор. Он осунулся за последние недели: видно, много было умственной работы. — Есть более важные проблемы.
— Какие же?
— Вы знакомы с Иваном Сидоровичем Хатой?
— Не приходилось, — сказал Ложкин.
— Достойный человек, заведующий фермой нашего пригородного хозяйства «Гуслярец». Зоотехник, смелый, рискованный. Большой души человек.
Тут в ворота въехал газик, из которого выскочил шустрый очкастый человечек большой души.
— Поехали? — спросил он, поздоровавшись.
— С нами Ложкин, — сказал Минц. — Представитель общественности. Пора общественность знакомить.
— Не рано ни? — спросил Хате. — Спугнут…
— Нам ли опасаться гласности? — спросил Минц.
После короткого путешествия газик достиг животноводческой фермы. Рядом с коровником стоял новый высокий сарай.
— Ну что же, заходите, только халат наденьте.
Хата выдал Ложкину и Минцу халаты и сам тоже облачился. Ложкин ощутил покалывание в желудке и приготовился увидеть что-нибудь необычное. Может, даже страшное. Но ничего страшного не увидел.
Под потолком горело несколько ярких ламп, освещая кучку мохнатых животных, жевавших сено в дальнем углу. Ложкин присмотрелся. Животные были странными, таких раньше ему видеть не приходилось. Они были покрыты длинной рыжей шерстью, носы у них были длинные, ноги толстые, как столбы. При виде вошедших людей животные перестали жевать и уставились на них маленькими черными глазками. И вдруг захрюкали, заревели и со всех ног бросились навстречу Хате и Минцу, чуть не сшибли их, ластились, неуклюже прыгали, а профессор начал доставать из карманов халата куски сахара и угощать животных.
— Что за звери? — спросил Ложкин, отошедший к стенке, подальше от суматохи, — Почему не знаю?
— Не догадались? — удивился Хата. — Мамонтята. Каждому ясно.
— Мне неясно, — сказал Ложкин, отступая перед мамонтенком, который тянул к нему недоразвитый хоботок, требуя угощения. — Где бивни, где хоботы? Почему мелкий размер?
— Все будет, — успокоил Ложкина Минц, оттаскивая мамонтенка за короткий хвостик, чтобы не приставал к гостю. — Все с возрастом отрастет. Ваше удивление мне понятно, потому что вам не приходилось еще сталкиваться с юными представителями этого славного рода.
— Я и со старыми не сталкивался, — сказал Ложкин. — И прожил, не жалуюсь. Откуда вы их откопали?
— Неужели не догадались? Они же выведены методом ретрогенетики — раскрещиванием и разбором. Из слона мы получили общего предка слонов и мамонтов — близкого к мастодонтам. Потом пошли обратно и вывели мамонта.
— Так быстро?
— На молекулярном уровне, Ложкин, на молекулярном уровне. Под электронным микроскопом. Методом раскрещивания, открещивания и разбора. И вы понимаете теперь, почему я отказался от соблазнительной идеи отыскать недостающее звено, а занялся мамонтами?
— Не понимаю, — сказал Ложкин.
— Вы, товарищ, видно, далеки от проблем животноводства, — вмешался Иван Хата. — Ни черта не понимаете, а критикуете. Нам мамонт совершенно необходим. Для нашей природной зоны.
— Жили без мамонта и прожили бы еще, — упорствовал Ложкин.
— Эх, товарищ Ложкин, — в голосе Хаты звучало сострадание. — Вы когда-нибудь думали, что мы имеем с мамонта?
— Не думал. Не было у меня мамонта.
— С мамонта мы имеем шерсть. С мамонта мы имеет питательное мясо, калорийное молоко и даже мамонтовую кость…
— Но главное, — воскликнул Минц, — бесстойловое содержание! Круглый год на открытом воздухе, ни тебе утепленных коровников, ни специальной пищи. А подумайте о труднодоступных районах Крайнего Севера — мамонт там незаменимое транспортное средство для геологов и изыскателей.
Прошло еще три месяца.
Однажды к дому № 16 по Пушкинской, где проживал Лев Христофорович, подъехала сизая «волга», из которой вышел скромный на вид человек средних лет в дубленке. Он вынул изо рта трубку, поправил массивные очки, снисходительно оглядел непритязательный двор, и его взгляд остановился на Ксении Удаловой, которая развешивала белье:
— Скажите, гражданка, если меня не ввели в заблуждение…
— Вы корреспондент будете? — спросила Ксения.
— Вот именно. Из Москвы. А как вы догадались?
— А чего не догадаться, — ответила Ксения. — Восемнадцатый за неделю. Поднимитесь на второй этаж, дверь открыта. Лев Христофорович отдыхает.
Поднимаясь по скрипучей лестнице в скромную обитель великого профессора, журналист бормотал: «Шарлатанство. Ясно,