В 1941—42 году перед Англией встала проблема оказания помощи СССР. И это был фундаментальный вопрос, его решение зависело от того, насколько помощь может ослабить немецкий натиск. Ну а обретающиеся в разных частях России поляки, очевидно, должны были образовать еще один канал для получения информации на этот счет. Не знаю, занимался ли этим вопросом генерал Сикорский, но уверен, что польские военные просто не могли отказаться от выполнения разведывательных и наблюдательных функций. Мы были с Англией союзниками, и положение обязывало быть союзником во всем.
Однако посол Кот мог и наложить вето на подобную деятельность сотрудников, особенно, если дело касалось работников, выполнявших работу по социальному обеспечению соотечественников. Кот направлялся в Россию с двоякой целью: во-первых, помочь десяткам тысяч депортированных польских граждан и, во-вторых, установить дружеские и доверительные отношения между лондонским правительством генерала Сикорского и советским руководством. В Польше никого особенно не беспокоили разъезды по всей стране агентов английской разведки. Да я и сам охотно критиковал польскую национальную политику, когда меня в Вильно посетил британский генеральный консул Франк Север. В Советском Союзе дело обстоит совершенно иначе, здесь власти особенно чувствительны к любому проводимому иностранцами сбору информации, особенно, если они имеют связь с британской разведкой.
Таким образом, нужно было четко разграничить работу по оказанию социальной помощи и деятельность по сбору разведывательной и иной информации, а профессору Коту еще до отъезда в Россию следовало взять с офицеров обязательство не заниматься сбором разведданных под прикрытием своих дипломатических паспортов. Но все предвидеть тяжело, и надо добавить, что Кот слабо знал Россию и советские условия, имел довольно смутное представление о методах английской Интеллидженс Сервис.
Сам я столкнулся с разведывательной деятельностью наших офицеров, приехавших из Лондона, спустя каких-нибудь два месяца после дела Роль-Янецкого, в августе 1942 года. Почти сразу после моего приезда в Иран, куда я сопровождал посла Кота, ко мне обратился наш офицер — фамилия его начисто вылетела из памяти — и попросил встретиться с ним для беседы. Он представился шефом одного из подотделов 11-го отдела Генерального штаба. Подчинялся Генштаб непосредственно Лондону, а не армии Андерса, продвигавшейся в то время из Средней Азии через Иран в Ирак. Я охотно согласился на беседу. Оказалось, этого капитана очень интересовала система навигации и ее состояние на участке Волги между устьем и Куйбышевом. Я забыл сказать, что мы с послом ехали в Иран преимущественно водным путем — по Волге, через Каспийское море до северного иранского порта Пехлеви, а дальше уже сушей до Тегерана. Я сразу же почувствовал важность этого вопроса. Помимо прочего, я и сам интересовался экономической политикой СССР и их действиями в военных условиях. Стоит заметить, что дело было в преддверии Сталинграда, когда немцы рвались к Волге.
К сожалению, я не смог дать моему собеседнику никакой ценной информации — я не имел понятия о довоенном состоянии судоходства на Волге, следовательно, и сравнивать было не с чем. Правда, капитана мало интересовал мой анализ, его интересовало число встреченных нами на Волге нефтеналивных судов. Но и тут я не мог помочь ему. Я видел танкеры, но мне в голову не пришло их считать. Конечно, если бы заранее знал об интересе к нефтеналивному флоту, я бы мог подготовить цифры.
Моя беседа с капитаном показала, на какую проблему натолкнулся Роль-Янецкий. Очевидно, ему поручили сбор информации по конкретной теме, он собирал данные и хранил их в той самой папке, которая и попала в руки НКВД.
Дело Роль-Янецкого помогло мне понять, в каком щекотливом положении было наше правительство, сотрудничая и с Англией и с Советским Союзом. Сикорский как Верховный главнокомандующий не мог отказаться от сотрудничества с английской разведкой, но как премьер-министр он стремился к дружеским отношениям с СССР и мог в некоторых случаях отстранить гражданский персонал посольства от кооперации с Интеллидженс Сервис. И генерал Сикорский без сомнения достиг некоторого взаимоуважения в отношениях с Советским Союзом. Но полное доверие было невозможно до тех пор, пока не станет ясной судьба пропавших военнопленных. Инцидент с Роль-Янецким также весьма испортил наши взаимоотношения.
Этот инцидент, который на первый взгляд кажется незначительным, имел далеко идущие последствия. В июле — августе 1942 года было арестовано множество представителей посольства в различных уголках СССР. Многие из них никогда не вернулись из заключения, т. е., вероятнее всего, просто были расстреляны. Советские власти и без того были не в восторге от нашей сети представительств и стремились сократить их число, дело Роль-Янецкого только помогло им в этом, дав неплохой аргумент для ослабления нашей активности.
Ксаверий Прушиньский
После моего приезда в Куйбышев главным источником критической информации о ситуации в польских военных и политических эмиграционных кругах стал Ксаверий Прушиньский. Он приехал вместе с Котом из Лондона и занимал пост пресс-атташе посольства. Он был ярым сторонником Сикорского и Кота, но врожденный публицистический талант и прекрасное чувство юмора помогали ему смотреть на вещи трезвым взглядом. Свои разговоры он густо пересыпал анекдотами, и получалось, что люди как бы играют некий спектакль в огромном театре жизни. Должен заметить, такой подход и в самом деле помогает лучше понять смысл и ход событий.
С Ксаверием я часто встречался и до войны. Тогда он был сотрудником виленского «Слова», газеты, издававшейся Макевичовским. Встречал я его и в редакции варшавской «Политики». Был он лет на десять моложе меня. Его поколение не прошло школы конспиративной работы и не участвовало в борьбе за независимость в 1918—20 годах. Кажется, во время учебы в университете он принадлежал к Державной молодежи, организации крайне консервативного толка. Впрочем, я не имел с ней контакта и не могу сказать ничего существенного о ее идеологии. Мой добрый приятель Станислав Мацкевич считал необходимым сотрудничество молодых талантливых консерваторов со «Словом» и делал все, чтобы заинтересовать в сотрудничестве с редакцией Бохеньского, Збышевского и Прушиньского.
Во время гражданской войны в Испании Ксаверий поехал туда в качестве корреспондента ряда польских изданий. Его репортажи из стана республиканцев были написаны очень даровито и ярко демонстрировали волю левых сил к борьбе с симпатизировавшими итальянскому фашизму генералами. Его консервативные приятели были крайне удивлены стилем и направленностью этих репортажей. После он вместе с польскими эмигрантами оказался в Палестине и вновь разразился серией блестящих статей. Позже все его статьи были изданы отдельным сборником и принесли ему некоторую известность, и его стали считать за молодой публицистический талант, выросший в независимой Польше. Он стал желанным автором во многих изданиях, и не только в Польше. Некоторые чешские литераторы предлагали заняться ему изучением положения в Чехословакии и таким способом открыть для себя дверь и в чешскую литературу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});