Чем больше времени проводили вместе Джордж и Ли, тем больше молодой человек осознавал, что его «молодой муж» – человек крайне закомплексованный. «Все хотели общаться с Ли, – сказал он. – Он был самой популярной личностью в городе. Но я заметил, что в мире моды лишь очень немногие могли сказать: «Вот человек, о котором нужно заботиться».[736]
Джордж испытал потрясение, узнав, что у Маккуина имеется необычный фетиш. «У Ли был грибок стопы; он так запустил болезнь, что кожа у него ужасно зудела, – вспоминает Доналд Эркхарт. – Ему очень нравилось это ощущение; он любил чесаться между пальцами ног, что, естественно, не нравилось Джорджу».[737] Джордж говорил Доналду, что Ли «чуть не кончает от этого, для него это почти сексуальное наслаждение».[738]
Связи боли и наслаждения Маккуин посвятил следующую коллекцию своей линии одежды, показ которой прошел 26 сентября 2000 года в бывшем автобусном депо на Гатлиф-Роуд. Коллекция Voss стала одной из вершин в его карьере; она стала не столько модным показом, сколько подробным анализом отношений, которые связывают красоту и уродство, секс и смерть, здравомыслие и безумие. Однако за кулисами атмосфера была совсем не мрачной. Кейт Мосс, слегка раздраженная оттого, что ее голову закутали в муслин, схватила бинт и замотала им парикмахера Гвидо Палау. «Ему не понравился вкус собственного лекарства, – сказала она. – В кабинете у Маккуина есть снимок; на нем мы с Ли сгибаемся пополам от хохота, потому что я отомстила ему [Гвидо. – Э. У.]».[739]
Перед началом показа зрители – в числе которых находились самые красивые женщины мира, в том числе Гвинет Пэлтроу, а также многочисленные модные критики – вынуждены были целый час смотреть на самих себя в зеркальный подиум – длинную коробку из одностороннего стекла. Наконец, когда многим стало откровенно не по себе, на подиум начали выходить модели. С забинтованными головами, как будто они только что перенесли операцию лоботомии (или подтяжки лица), красивые девушки, которые ничего не видели, расхаживали туда-сюда среди декораций, напоминавших обитую войлоком палату для душевнобольных, и обходили зловещий черный ящик, стоящий посередине.
Сами костюмы восхищали красотой, но в то же время озадачивали. Одно платье украшали кроваво-красные предметные стекла. Еще одно платье было расшито раковинами морских черенков, которые Ли и Джордж нашли на пляже в Норфолке. Малиново-зеленое пальто украшало лицо Маккуина, выполненное в технике шелкографии.
Красивейшие куртка и брюки в японском стиле были сшиты из розово-серой ткани «птичий глаз»; комплект дополнялся шляпой размером с детский гробик, расшитой шелком и украшенной живыми амарантами. Наконец, публике представили изысканное нижнее белье из устричных раковин, которое носилось под платьем, созданным из японской ширмы XIX века. Ширму Ли присмотрел на парижском «блошином рынке» Клиньянкур; она стояла у него дома, а за полгода до показа он нашел ей применение. «Ширма была такой хрупкой, что стоило нам до нее дотронуться, она крошилась, – вспоминает Сара Бертон. – Мы посадили ее на хлопок, чтобы она совсем не развалилась, и простегали шелком, чтобы держала форму. Все делалось вручную – с такой хрупкой вещью о машинке нечего было и думать. Почти все Александр сделал сам. Он не хотел ни складок, ни вытачек; он хотел, чтобы платье вышло очень плоским. Оно стало его шедевром, совершенно фантастическим».[740]
Впрочем, в резкое противоречие с красотой представленных вещей вступал финальный образ. После того как последняя модель покинула подиум, внутри таинственного черного стеклянного ящика зажегся свет, и из динамиков послышался тяжкий вздох. Упали откидные борта, и взорам публики предстала голая толстуха в дыхательном аппарате, вокруг которой летали сотни мотыльков – своеобразная пародия на фотографию Sanitarium Джоэла Питера Уиткина 1983 года. «Я – пульсирующее зеркало Маккуина, величайший ужас моды, который смотрит прямо на нее, – писала в своем дневнике журналист и писательница Мишель Олли, которую Маккуин попросил раздеться и надеть дыхательную маску. – Я – смерть моды. Смерть красоты».[741]
Коллекция отражала двойственное отношение Маккуина к модной индустрии: в то время как у него еще оставалась способность воображать и делать одежду потрясающей красоты, ему казалось, что в окружающей ее среде скрывается нечто крайне ядовитое. Финальный образ, по воспоминаниям Мишель Олли, призван был символизировать смерть. «Мсье Маккуин готовил финиш Большой Мамы Муэрте», – писала она.[742]
«Я больше не вижу себя в моде, – признавался Ли Нику Найту. – В этом больше нет смысла. Если думать о моде в историческом масштабе, она была революционной. Сейчас она не революционна». Разве он не считает свое творчество революционным? – поинтересовался Найт. «Нет, я устал стараться. Устал быть анархистом… В крупных компаниях постепенно понимаешь, что это ничего не значит… Будь я Богом, я заморозил бы моду на пять лет».[743]
Казалось, Маккуин мог бы сделать шаг назад, сойти с безостановочной «беговой дорожки», когда ему приходилось готовить одну коллекцию за другой. Его контракт с Givenchy истекал в конце 2001 года; он уверял, что не стремится ни к большему богатству, ни к большей славе. Сбылись многие его юношеские честолюбивые мечты. И все же, когда ему позвонила Изабелла Блоу и сообщила, что Том Форд от лица дома Gucci заинтересован в покупке доли его компании, он тут же ухватился за эту возможность. Ни при чем были ни техасское обаяние Тома Форда, ни предположение Изабеллы, что Ли просто понравился креативному директору Gucci. В конце концов, Маккуин сам заварил кашу, подойдя к Доменико Де Соле в Монте-Карло. «Он [Де Соле. – Э. У.] мне понравился, – говорил Маккуин. – И я подумал о сотрудничестве с Gucci».[744] Может быть, он хотел отомстить? «По-моему, он продал долю в своей компании группе Gucci, потому что хотел показать фигу Бернару Арно», – сказал Крис Берд.[745]
После многочисленных телефонных переговоров, которые продолжались все лето 2000 года, Маккуин и Форд наконец назначили дату встречи в лондонском ресторане The Ivy («Плющ»).
«Том сказал: «Я иду ужинать с Александром, а ты не приходи!» – вспоминает Ричард Бакли, тогдашний партнер, а теперь муж Тома. – И я понял, что они что-то затевают». В ту октябрьскую ночь в ресторане Ли и Том говорили о своей жизни и вообще обо всем, кроме моды. «В одном зале с нами сидели Твигги и Чарлз Саатчи, а мы буквально сияли», – вспоминал Маккуин. Форд, со своей стороны, назвал Маккуина человеком, который выглядит хулиганом только на фотографиях, но при личном общении «мягкий, как зефир» – «восхитительный, обаятельный и добрый». Ему очень нравилась «поэтичность» творчества Маккуина. «Он истинный художник, хотя художник, обладающий коммерческой жилкой».[746]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});