что их источники живут вне его – на руках, на полу, на инструментах и вообще населяют окружающую среду. Поэтому доктор орошал брызгами фенола буквально всё – начиная с ран и заканчивая воздухом, что витал в операционном зале. Стольким количеством фенола надышался на своём веку несчастный человек, что, в конце концов, заработал себе покрытую язвами и ранами кожу и умер раньше времени из-за хронического заболевания почек, которое дало повод клеветникам доктора тут же уцепиться за его собственные, пусть и устаревшие, мысли. Тем не менее, последователи Хоббса подвергли анализу воздух и обнаружили, что источники заразы не витали где ни попадя наподобие хищных, готовых к лукавому нападению, птиц, а, в основном, сосредотачивались на грязных поверхностях. Заражение происходило ввиду прямого контакта, так что самым важным считалась необходимость основательно чистить набор инструментов и применять стерильные повязки, а врачи-хирурги были обязаны не только тщательно мыться, но и по возможности пользоваться резиновыми перчатками. Речь шла не о тех грубо сделанных перчатках, в которых работают преподаватели анатомии, когда вскрывают трупы, или же трудятся специалисты, в силу своей профессии имеющие дело с химическими веществами. Скорее здесь подразумевалось изделие нежное и мягкое, практически напоминающее собой человеческую кожу и изготовленное в Соединённых Штатах. У этих перчаток, надо сказать, происхождение весьма романтичное: некий, влюблённый в медсестру, врач захотел защитить девушку от экзем, вызываемых дезинфицирующими средствами, и приказал сделать первые резиновые перчатки, которые впоследствии хирурги признали пригодными для проведения операций. Вот всё это с особым вниманием и вычитала Паулина дель Валье в нескольких научных журналах. Соответствующую литературу одолжил даме её родственник, дон Хосе Франсиско Вергара, у которого на ту пору болело сердце, вследствие чего он и уединился в своём дворце Винья дель Мар, однако, остался всё таким же усидчивым и любознательным человеком. Моя бабушка не только тщательно выбрала врача, который должен был её прооперировать, и, живя ещё в Чили, не теряла с ним связи аж за несколько месяцев до столь важного события. Вдобавок она своевременно заказала в Балтиморе несколько пар знаменитых резиновых перчаток, которые и привезла с собой тщательно упакованными в баул с нижним бельём.
Паулина дель Валье отправила Фредерика Вильямса во Францию, чтобы тот всё выяснил насчёт древесины, идущей на постройку тоннелей для брожения вина, и детально изучил сырное дело. Ведь, по правде говоря, не было ни малейшей причины, по которой чилийские коровы оказались бы не способны давать молоко для изготовления сыров, столь же вкусных, какие получаются из молока французских, хотя те и другие одинаково глупы. Во время переправы по горному хребту Анд и позже, на океанском лайнере, будучи рядом, я могла наблюдать за своей бабушкой. Так, со временем я поняла, как что-то существенное начало в ней угасать, и это было отнюдь не волей, разумом или же алчностью, а скорее постепенно ослабевала присущая этой величественной даме жестокость. Женщина стала спокойнее, нежнее и столь рассеянной, что, как правило, разгуливала по палубе судна, полностью спрятав свои формы в муслиновое платье и нацепив жемчуг, однако ж, неизменно забывала надевать искусственные зубы. Было очевидно, что дама плохо спала; об этом говорили её тёмно-лиловые уши и вечно дремлющее состояние. Она очень похудела, и когда снимала свой корсет, то её тело сильно обвисало. Бабушка желала видеть меня постоянно рядом с собой, чтобы, по её словам, «ты не кокетничала с матросами». Подобная шутка, конечно, жестокая, ввиду того, что, учитывая возраст, мою робость было практически не скрыть; ведь даже при невинном мужском взгляде в свою сторону, я тут же краснела, точно варёный рак. Истинная причина заключалась в том, что Паулина дель Валье чувствовала себя слабой и нуждалась в моём присутствии, чтобы хоть так можно было отвлечься от смерти. О собственных недомоганиях она не упоминала, скорее напротив, больше говорила о том, что проведёт несколько дней в Лондоне, а затем проедет во Францию, где решит вопрос насчёт тоннелей и сыров. Я же с самого начала догадывалась о несколько других планах бабушки, как, впрочем, то и стало ясно, едва мы прибыли в Англию. Она прибегла к своей дипломатии, чтобы убедить Фредерика Вильямса погулять в одиночестве, пока мы будем ходить за покупками, а затем уж, чуть позже, вновь к нему присоединимся. Я не знаю, подозревал ли Вильямс о том, что его жена была больна, или, если и догадывался о правде, вполне понимал стыдливость любимой и предпочёл оставить её в покое. Дело в том, что мы разместились в гостинице Савой и, раз удостоверившись, что нам всего хватает, муж моей бабушки, хотя и без особого энтузиазма, сел на судно, идущее через Канал. Дама не желала, чтобы кто-то видел её постепенное угасание, и тем более вела себя крайне скромно перед Вильямсом. Вот что составляло часть женского кокетства, появившегося в характере женщины, стоило лишь выйти замуж, и которого вовсе не было, когда в этом доме он работал мажордомом. На ту пору хозяйка не имела ничего против того, чтобы показать служащему собственный характер, причём с худшей стороны, и щеголять перед ним в любом виде, однако со временем женщина пыталась произвести впечатление на человека, думая свести с ума мужчину своим лучшим плюмажем. Те их осенние взаимоотношения были даме крайне важны, и вовсе не хотелось, чтобы пошатнувшееся здоровье ударило как следует по твёрдому каркасу её ничтожности как человека. Отчего моя бабушка всеми способами и пыталась отдалиться от мужа, и я бы тоже отстранилась, веди она себя со мной так непреклонно. На самом деле, мне стоило чуть ли не войны добиться от бабушки разрешения сопровождать её в походах по врачам, хотя, в конце концов, та смирилась, видя моё упрямство и осознав собственную слабость. Дама сильно страдала и практически не могла глотать, но всё же не казалась чем-то испуганной; ведь, как правило, любила пошутить по поводу неудобств и трудностей в преисподней и сокрушаться о небесной скуке. Клиника Хоббса внушала доверие уже с самого порога, располагая к себе людей своим залом, по краям которого стояли стеллажи с книгами и висели написанные маслом портреты хирургов, совершенствующих любимое ремесло в этих стенах. Нас приняла безукоризненного вида акушерка и любезно проводила в офис доктора, представлявшего собой приветливый зал с камином, где горел огонь и потрескивали большие поленья, и стояла элегантная английская мебель, обтянутая кожей коричневого цвета. Внешний вид доктора Херальда Стаффолка был столь же впечатляющим, как и его слава. Это был настоящий тевтонец, высокого роста и не