Мачеха скоро поняла неистовое Кланино отвращение и заявила так:
— Ты, Кланька, до меня никакого дела не имеешь. И зря дуешься… Никто ты мне. Даже злодейка вечная. Не любил меня Дема из-за тебя: на Груньку ты, на свою покойную мать похожа… И уходи ты от меня, куда хочешь. Не мешай мне жить!
Кланя ушла к бабушке Марье. Попросилась на день-два пожить, да так и живет уже сколько месяцев.
…Только под утро заснула Кланя. И приснился ей сон, добрый-предобрый. Шел с уздечкой в руке по цветущему клеверищу отец. Видать, отвел на поскотину правленческого жеребца Мотива. А рядом с отцом бежал, высунув язык, пестрый щенок Лапко. Кланя стояла на берегу, ждала отца. Но первым подскочил Лапко. Он лизнул Кланину руку и начал носиться кругами по лужку. Кланя проснулась с ясным ощущением какой-то вести. За стеной вполголоса разговаривали бабушка Марья и соседка, тетка Арина.
— Что делать с письмом-то будешь? Покажешь ей?! — спрашивала Арина.
— Ох, не знаю, Аринушка, — завсхлипывала бабушка Марья. — Кто она ему? Ведь не жена…
— Тогда спрячь подальше, а то увидит ненароком.
— На божнице держу.
Они долго еще о чем-то толковали на кухне, и Кланя не выдержала, вскочила с постели, подтащила к божнице стул, пошарила за позеленевшей иконкой, вздрагивая от страха.
Письмо было страшное:
«Уважаемая Марья Ивановна!
Пишет вам старый знакомец и земляк Тихон Александрович Кокорин. Трудно мне писать. Но делать нечего. Надо. Лишился внучек ваш, Иван, обеих ног и находится на излечении в госпитале, где я работаю. Срок выписки у него подойдет где-то в ноябре. Но домой он не собирается: не хочет калекой себя показать. Напишите ему. Что-то надо с парнем делать. Остаюсь пока жив и здоров.
Ваш старый знакомый Тихон Кокорин.» * * *
— Я, паренек, такие тебе ноги излажу, лучше старых будут, ей-богу!
Протезный мастер Тихон Александрович ходил в военной форме (халат свой санитарный снял вскоре). Он похудел, тонкие пальцы его нервно подрагивали.
Сняв мерки, мастер раскрыл сумку и достал оттуда желтую резиновую грелку:
— Стакан у тя есть?
— Вон, на тумбочке.
— Давай, по маленькой пропустим.
— Что у тебя?
— Спирт. В грелке ношу, от врачей прячу.
— За что выпьем?
— А ты и не знаешь. Так вот знай: земляки мы. Полеводом я был в Тальниках. Пшеничку там одну оставил…
Тихон ловко налил из грелки полстакана, протянул Ивану:
— Доржи.
Иван выпил, сморщился. Тихон налил ему воды и подал ржаную краюху:
— Ношу с собой для занюха.
— Часто пьете?
— Каждый день. Втянулся. Иначе не могу. Протезы делаю вашему брату… Это только говорить, что «воевали», что «герои» хорошо, а видеть тяжко. Вот и пью. Выпьешь — на душе полегче и руки не трясутся…
— Захворать можете.
Тихон недоуменно глянул на Ивана:
— Неужто не видишь… Болен я. В первый год, под Смоленском, легкие просекло. С тех пор засыхаю.
Протезы Тихон принес через три недели. Рассказал Ивану, как правильно надевать, потом помог надеть.
— Ну, айда, — весело сказал. — Пока вокруг кровати, а потом в физкультурную комнату бегай, к фершалам. Они из тебя быстро коня сделают!
Тихон, как и в первый раз, вытащил грелку и спросил Ивана: «Стакан у тя есть?» Они, как и в первую встречу, выпили спирту.
— Скоро домой заколотишь?
— Нет, в деревню не поеду. Не нужен я там.
— Ошибку допустишь… Кто в деревне не нужен, тому и в город ходить не за чем. Города, они все из деревень начались. Советую тебе в родное гнездышко лететь. Худая та птица, которая гнездо свое не любит!
…Долго не давали покоя Ивану эти Тихоновы слова, за самое больное место рвали. А жизнь брала свое, молодость — она и есть молодость. Сам молод и думки не стары. Как начнет думать — горы шатаются. Институт в мыслях закончил, на протезах выучился ходить без подпорок, на Клане женился, детей завел. А потом отбрасывал все и по второму кругу шел, по более, как казалось, разумному. В институт не примут, в дом инвалидов — не пойду! Кланину молодость губить — не имею права!
Одно оставалось — учиться ходить, а там что будет, то и будь. Каждый день, после завтрака, он брал костыли и скакал в физкультурную комнату. И потел, и ломал себя до предела. Ныли стянутые ремнями бедра и поясница, натирал до крови культи. Но не сдавался Осот, упрямый, сильный, злой. Один раз фельдшерица хотела выгнать его из кабинета: «Вам на сегодня хватит! Запрещаю!» Но он пошел на хитрость, взял баян и развел такую карусель, что сбежались не только молоденькие сестрички и ходячие раненые, но и пожилые нянечки и даже врачи. Он пел свою песню про четырех Иванов. Люди ахали, смеялись: «Вот, дает!» И с того дня фельдшерица больше не препятствовала Ивану. Он залезал на «велосипед» и вихрем крутил педали, пытался играть в волейбол и лазить на шведскую стенку.
Врач запрещал ему появляться в коридоре без костылей, но он нарочно забывал их где-нибудь, и сестры сбивались с ног в поисках. «Ну и вредный же ты все-таки!» — возмущались. Так уж устроен был Ваня Скоробогатов, по прозвищу Осот, из маленькой уральской деревни Тальники.
После Октябрьской, перед самой выпиской, разгулялась, словно бешеный конь, метель, полетели над лесами белые вихри, как птицы. Иван глядел в окошко на текучие струи снега, на прижатые к земле кусты и уходил мыслями в свои родные края. В такую падеру на пожарных каланчах дежурные звонят для тех, кто в пути, чтобы не заблудились и не погибли. А после Нового года на всех дорогах выставляют вешки, прутики с соломенными пучками на концах. Даже если в буран поедешь по вешкам, обязательно домой доберешься. «Жалко, на мою дорогу вешки никем не расставлены», — думал Иван.
Пришел в палату какой-то новый мастер из протезной мастерской:
— Кто будет Скоробогатов?
— Я буду.
— Давай-ка протезики еще раз проверим перед выпиской.
— Смотри.
Парень поразглядывал Ивановы протезы, постучал по тому, по другому месту, цокнул языком:
— Тихона Александровича работа. Отлично изроблено.
— А где же сам Тихон Александрович?
— Где? — парень вздохнул. — Умер. Вот где.
— Как так умер? Недавно ходил.
— Так и умер. Лег на верстак и все… Хороший был человек… Смерти не боялся.
Парень собрал инструменты, поднялся.
— Далеко уезжаешь-то? — спросил Ивана.
— Не знаю.
— Я к тому, если что в дороге случится, ты сопровождающего спрашивай. Он поможет. Инструктаж был.
— Не будет у меня никакого сопровождающего. На кой он мне!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});