Тогда старик откинул капюшон, чтобы продемонстрировать наше фамильное сходство, но я лишь пожал плечами, потому что знал: никакое это не лицо, а дьявольски искусная восковая маска. Тем временем порхающие твари стали проявлять признаки беспокойства и рыть когтями землю, поросшую лишайником; старик, похоже, тоже начал терять терпение. Когда одно из существ, не вытерпев, стало потихоньку пятиться, старик рванулся, чтобы остановить его, и от этого резкого движения восковая маска слетела с того места, где у него должно было находиться лицо. То порождение горячечного бреда, что предстало предо мной в этот миг, загородило мне путь обратно к лестнице, по которой мы сюда спустились, а потому я бросился, не помня себя, в подземную реку, влачащую маслянистые воды свои в неведомые морские гроты; бросился вниз головой в эту зловонную квинтэссенцию подземных ужасов, не дожидаясь, пока мои истошные вопли навлекут на меня все загробные легионы, какие только могут таиться в этих ядовитых безднах.
В больнице, где я очнулся, мне сообщили, что меня обнаружили на рассвете в водах кингепортской гавани, полуокоченевшего, вцепившегося мертвой хваткой в кусок дерева, ниспосланный мне Провидением. По следам на снегу было установлено, что накануне вечером, переходя через гору, я свернул не на ту развилку и упал со скал Оранжевого мыса. Мне нечего было на это возразить, просто нечего и все: из широких окон больничной палаты открывался вид на море крыш, среди которых старинные составляли лишь какую-нибудь пятую часть; с улиц доносился шум трамваев и автомобилей. Мне клялись, что это Кингспорт, и я согласно кивал. Узнав, что больница расположена по соседству со старым кладбищем на Центральном холме, я впал в истерику, и тогда меня перевезли в больницу Святой Марии в Аркхэме, где я должен был получить более основательный уход. Там мне очень понравилось, тем более, что тамошние доктора отличались либеральными взглядами и даже посодействовали мне в получении копии злополучного Некромикона Аль Хазреда, снятой с оригинала, хранившегося под замком в библиотеке Мискатоникского университета. Поскольку болезнь моя был каким-то образом связана с психозом, мне посоветовали выкинуть из головы всякие навязчивые идеи.
Читая ту чудовищную главу, я трепетал и трепетал вдвойне, ибо клянусь! содержание ее было мне не в диковинку. Я уже читал ее прежде, что бы там ни показывали следы на снегу, а где я читал ее… об этом лучше не вспоминать. В часы, свободные от сна, нет никого, кто мог бы мне об этом напомнить; зато все сны мои с некоторых пор превратились в кошмары, и причиной тому слова, которые я не смею процитировать. Я могу привести лишь один абзац; вот как он выглядит в моем переводе с неуклюжей вульгарной латыни:
Нижние из пещер подземных, писал безумный араб, недоступны глазу смотрящего, ибо чудеса их непостижимы и устрашающи. Проклята земля, где мертвые мысли оживают в новых причудливых воплощениях; порочен разум, пребывающий вне головы, его носящей. Великую мудрость изрек Ибн Шакабао, сказав: блаженна та могила, где нет колдуна: блажен тот город, чьи колдуны лежат во прахе. Ибо древнее поверье гласит, что душа, проданная диаволу, не спешит покидать пределы склепа, но питает и научает самого червя грызущего, пока сквозь тлен и разложение не пробьется новая чудовищная жизнь, и жалкие поедатели падали не наберутся хитроумия, чтобы вредить, и силы, чтобы губить. Огромные ходы тайно проделываются там, где хватило бы обычных пор земных, и рожденные ползать научаются ходить.
Крысы в стенах
16 июля 1923 года, после окончания восстановительных работ, я переехал в Эксхэм Праэри. Реставрация была грандиозным делом, так как от давно пустовавшего здания остались только полуразрушенные стены и провалившиеся перекрытия. Однако этот замок был колыбелью моих предков, и я не считался с расходами. Никто не жил здесь со времени ужасной и почти необъяснимой трагедии, происшедшей с семьей Джеймса Первого, когда погибли сам хозяин, его пятеро детей и несколько слуг. Единственный оставшийся в живых член семьи, третий сын барона, мой непосредственный предок, вынужден был покинуть дом, спасаясь от страха и подозрений.
После того, как третий сын барона был объявлен убийцей, поместье было конфисковано короной. Он не пытался оправдаться или вернуть свою собственность. Объятый страхом, большим, чем могут пробудить угрызения совести и закон, он горел одним желанием – никогда больше не видеть древнего замка. Так Уолтер де ла Поэр, одиннадцатый барон Эксхэм, бежал в Виргинию. Там он стал родоначальником семейства, которое к началу следующего столетия было известно под фамилией Делапоэр.
Эксхэм Праэри оставалось необитаемым, затем было присоединено к землям семьи Норрис. Здание пользовалось вниманием ученых, исследовавших его сложную архитектуру: готические башни на сакском или романском основании, с еще более древним фундаментом, друидической или подлинной кимбрской кладки. Фундамент был очень своеобразным, и с одной стороны он вплотную примыкал к высокой известняковой скале, с края которой бывший монастырь смотрел в пустынную долину, в трех милях к западу от деревни Анкестер.
Насколько этот памятник ушедших столетий притягивал к себе архитекторов и археологов, настолько ненавидели его местные жители. Ненависть зародилась еще в те времена, когда здесь жили мои предки, и не остыла до сих пор, хотя здание уже окончательно обветшало и поросло мхом. Я и дня не успел побыть в Анкестере, как услышал, что происхожу из проклятого дома. А на этой неделе рабочие взорвали Эксхэм Праэри и сейчас сравнивают с землей развалины. Я всегда неплохо представлял себе генеалогическое древо нашей семьи, известен мне и тот факт, что мой американский предок уехал в колонии при весьма странных обстоятельствах. Однако с деталями я не был знаком, так как в семье сложилась традиция умолчания о прошлом, В отличие от наших соседей-плантаторов, мы не хвастались предками крестоносцами, героями средних веков или эпохи Возрождения. Все исторические бумаги семьи содержались в запечатанном конверте, который до Гражданской войны передавался отцом старшему сыну с наказом вскрыть после его смерти. Основания для гордости были добыты нашей семьей уже в самой Америке и виргинские Делапоэры всегда уважались в обществе, хотя слыли несколько замкнутыми и необщительными.
Во время войны наше благополучие пошатнулось, был сожжен Карфакс, наш дом на берегу реки Джеймс. Во время того безумного погрома погиб мой престарелый дед, а вместе с ним пропал и конверт, хранящий наше прошлое. Мне тогда было семь лет, но я хорошо помню тот день – выкрики солдат-федералистов, визг женщин, стенания и молитвы негров. Мой отец в это время был в армии, оборонявшей Ричмонд, и после многочисленных формальностей нас с матерью отправили через линию фронта к нему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});