Читать интересную книгу Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

– Хорошо, – тихо соглашается птичка, и только тут я замечаю ее. И вновь закрываю глаза, встречая ее запах.

– Если хочешь, я останусь рядом, и она больше не придет.

Глупая, она решила заслонить меня собой от тени моих прошлых ошибок. Что ж, лучше так, чем снова один.

– Останься… Если не боишься…

– Поздно бояться того, кто однажды оставил меня в своем доме, уложил в свою постель и поделился футболкой, тебе не кажется? Признайся, Люков, это ведь в твоем свитере я сегодня проснулась?.. А ты говоришь, боишься.

Мои первые прикосновения к ней. Первая женщина в по-настоящему моей постели. Без меня. Птичка-птичка, ты можешь быть безжалостна.

… Ледяные струи воды иглами жалят кожу, гасят поверхностный жар, умеряют дыхание, но огонь желания упорно тлеет во мне, грозя заняться в настоящий костер от одной только мысли о возможной близости с девчонкой. Я закрываю глаза, стараюсь вызвать в памяти хищное лицо Шамана и обманчиво-самоуверенное Алима, напряженные фигуры телохранителей по обе стороны от меня, застывшие в хозяйском окрике у границ освещенного факелами бойцовского круга, но вижу лишь птичку, в ответной страсти выгнувшуюся подо мной дугой. Обнаженную, горячую, раскинувшую для меня стройные ноги, исступленно шепчущую в губы: «Да, Илья. Да…»

Сердце шибает в ребра, кровь стучит в висках, и мышцы сводит болезненная судорога желания. С таким исступлением я еще никогда не хотел женщину и вряд ли захочу. Потому что разжечь огонь подобной силы дано не каждой, а успокоить изводящее тело пламя способна только она. Приручить, одарив ответной негой наслаждения, заставив покорно свернуться и тлеть у ее ног в тщетной надежде наконец насытиться. А затем испытать эту жажду вновь и вновь…

Меня бросает на стену, дыхание учащается, и рука в вымученной ласке сама тянется к паху, не в силах терпеть давление сжавшейся внутри пружины. Твою мать! Я тут же брезгливо одергиваю себя, сцедив сквозь зубы ругательство. С силой ударяю ладонями о мокрый кафель. Как чертов малец, ей-богу!

Воробышек сидит в большом кресле у окна – откинувшаяся на спинку точеная статуэтка – и смотрит на заплутавший в черных ветвях клена одинокий месяц. Она сбросила туфли, и ее босые ступни танцовщицы – небольшие и аккуратные, с высоким подъемом – зарылись пальцами в длинный ворс ковра, руки обхватили голые плечи. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что девчонке холодно.

– Воробышек, я похож на Серого Волка?

Она одергивает платье и поднимает на меня глаза. Смотрит слегка ошеломленно. Черт! Надеюсь, я не шокировал ее своим «обычным» видом. Просто показалось вдруг, что она ушла.

– Нет.

– Тогда что ты делаешь в кресле?

– Сижу.

– Почему здесь?.. Воробышек, перестань изводить себя стойкостью и моралью. Нам с тобой выпал чертовски сложный день, давай просто закончим его. Тебе лучше прилечь на кровать, я не собираюсь глодать тебя целиком. Только по кусочкам, клянусь.

Растягивая удовольствие и смакуя каждый сантиметр атласной кожи. Но это не сейчас. Сейчас я говорю спокойно, стараясь облегчить девчонке выбор. Ледяной душ остудил кровь и восстановил дыхание, – я ложусь на кровать в честном намерении оставить птичку в покое и забыться сном.

В конце концов, реакция на ее близость – только моя проблема.

Воробышек ныряет под одеяло мышью, укладывается на самый край. Повернув ко мне лицо, вздрагивает, как осиновый лист, впитывая продрогшим телом холод простыней. Глупая, и чего испугалась? Просто еще один дом, пусть и большой. В нем мало тепла, неудивительно, что она замерзла. Будь моя воля…

– Ледышка, разденься и прими горячий душ, как все нормальные люди. Я бы согрел тебя, но ведь ты не позволишь?

– Ч-что? – В ее глазах столько удивления, что мои пальцы тут же отпускают тонкое запястье. Возвращаются под голову, словно от греха подальше, и остаются там все время, пока птичка, согласно кивнув, убегает в ванную и долго плещется там под спасительным душем, вновь доводя меня до исступления мыслями о своем обнаженном теле.

Вот девчонка закрывает глаза, скользит рукой по стройному плечу, шее, распускает волосы – ее кудряшкам не обмануть меня, я знаю, какие они длинные. Подставляет лицо под теплые струи воды… Дотянувшись до банки с прозрачным гелем, в легком касании пальцев приподнимает грудь… Интересно, какой она формы?.. Судя по округлым бедрам девчонки и тонкой талии, – налитое спелой тяжестью яблоко. А соски у воробышка, должно быть, нежно-розовые, цвета чайной розы, с широким ореолом… Да, девочка, вот так. Погладь их для меня еще раз.

Я тяжело выдыхаю и вдруг улыбаюсь в темноту потолка, сцепив под затылком руки: надо же, до чего послушная!

Фен замолкает, и воробышек осторожно высовывает из ванной нос. Долго крутится у распахнутой настежь двери, поводя по стене ладошкой. Оглянувшись в мою сторону, туже запахивает на груди обернутое вокруг тела широкое полотенце, топчется на месте, не решаясь подойти. И все же крадется на носочках к кровати, склоняется надо мной, близоруко щурясь.

– Люков, ты спишь? – осторожно шепчет в лицо. – Эй!

Она согрела тело, но плохо высушила волосы. Они все еще тяжелы от влаги и спадают сейчас с ее голого плеча волной, касаясь моей руки.

– Нет. Чего тебе, птичка? – таким же шепотом, незаметно от девчонки поймав пальцами влажные колечки прядей.

– Извини, что тревожу. Понимаешь, я сняла линзы и теперь никак не могу найти в ванной выключатель, чтобы погасить свет. Ты случайно не зна… Ой! – вздрагивает вдруг всем телом. – Кто это?!

Я уже давно слышу звук приближающихся по коридору шагов, но теперь их слышит и птичка. Стремительно оборачивается на щелчок замка отворяющейся в спальню двери и неловко запинается о ворс ковра. Опускает, охнув, ладонь на мое плечо…

И я не выдерживаю.

Только ее кожа касается моей, я сметаю к черту собственные барьеры, обхватываю девчонку за плечи и опрокидываю на постель. Нависаю сверху, подмяв под себя, запрокидываю птичке голову, останавливая на губах жадный взгляд, и провожу по ним большим пальцем, раскрывая для себя. И, наконец, приникаю ртом к той, кого так сильно хочу.

Ее губы мягкие и податливые, и под моим напором легко раскрываются навстречу. Язык ускользает, но я в отчаянии нагоняю его. Требую внимания вновь и вновь, глубоко испивая ее первый стон, заставляя ответить мне робкой лаской.

Кто-то очень любопытный входит в комнату и застывает на пороге. Сверлит ледяными глазами затылок. Ах ты, воробышек, хитрая птичка! Ты догадываешься, кто это. Разжимаешь у бедра стиснутый кулачок и скользишь ноготками по моей оголившейся ягодице, вдоль спины к плечу… Снова смело касаешься бедра, вызывая в паху сумасшедший жар. Отвечаешь куда более протяжным стоном, грубой пощечиной собственницы навсегда прогоняя ту, что посмела соперничать с тобой. С моей нежной отзывчивой девочкой.

Птичка силится вздохнуть, и я позволяю ей глотнуть воздуха только на краткий миг. Вновь захватываю губы в новой ласке, распахиваю рот, вжимая ее в себя, отрываю девчонку от простыни, с хриплым рыком впиваясь пальцами в проклятое полотенце.

Она мягче и слаще, чем я себе представлял. И куда податливее горячего воска. Ее вкус в тысячу раз пьянее хмеля и прянее вина. Заняться любовью – вот что я хочу от нее, и будь я проклят, если голый секс имеет к этому какое-то отношение.

Рука ползет по голой ноге вверх и касается резинки белья. Трусишка! Язык дважды обводит линию ушной раковины. Птичка часто дышит, закрыв глаза. Прогнув спину, упирает ладони в мои плечи, и я, смелея, сгибаю ее ногу в колене. Спускаюсь губами вдоль шеи к ключице, прикусываю зубами тонкую кожу, отчаянно желая, чтобы последний на сегодня оплот воробышка – проклятое градовское полотенце, – наконец исчезло между нами, дав мне возможность почувствовать ее.

Мне хочется войти в нее и остаться навсегда. Сделать своей. Толкнуться в нее, закрепляя за собой главное право владеть ею снова и снова. Мне хочется этого до одури, черт, до судорог в паху, и незнакомое, первобытное чувство собственника мощным потоком растет внутри, готовое превратить меня в зверя.

Я целую птичку под подбородком, вновь глубоко проникаю в рот, ощущая, как меня бросает в дрожь и ломает от желания одним движением раскинуть девичьи колени и познать ее… Господи… Пальцы сами ложатся на треугольник тонкого кружева, а губы шепчут куда-то в горячий висок:

– Да, воробышек. Скажи «да»… Я так хочу…

Она замирает на вздохе, распахнув глаза. Смотрит, не мигая, перед собой в потолок. Руки так сильно впились в плечи, а тело застыло, что это останавливает меня. Господи, неужели…

В этот момент я особо остро чувствую, как бесстыже прижимаюсь к ней.

– Птичка, ты… У тебя еще никого не было, да?

Она молчит и почти не дышит, словно чего-то ждет. Медленно опускает ногу.

– Птичка, прости, – я роняю голову ей на грудь, кляня себя последними словами. – Я дурак!