Читать интересную книгу 1905 год. Прелюдия катастрофы - А. Щербаков

Заключение судебно- следственной комиссии[82] по делу Азефа:

«Указания письма верны относительно Татарова. Он действительно предатель, но он чем‑то не угодил полиции, и та решила пожертвовать им, чтобы очернить Азефа, который оказывается недосягаемым для нее вследствие необыкновенной ловкости, — и тем внести большую смуту в партию. Эта гибельная гипотеза полицейской интриги очень быстро заняла положение официальной версии, объяснявшей все слухи о провокации Азефа и державшейся вплоть до заключительного акта азефовской трагедии».

С Татаровым провели жесткий разговор, хотя убивать его сначала никто не хотел. Но он сам подписал себе приговор, заявив, что главный предатель в партии — Азеф. Вот тут‑то руководитель БО приложил все усилия, чтобы Татарова не осталось на этом свете — и его убили. Получилось гнусно.

Убийство организовал Борис Савинков. Как всегда, сам он стоял в стороне. Осуществлял акцию боевик Ф. Назаров. Дело было 22 марта 1905 г. Вот как это выглядит в книге Савинкова, который передает рассказ Назарова.

«Позвонил. Старуха вышла: "Можно видеть, говорю, Николая Юрьевича?" — "А вам, спрашивает, зачем?" — Говорю: "Нужно". Вышел отец: "Вам кого?" — "Николая Юрьевича", — говорю. — "Его видеть нельзя…" Тут смотрю, сам Татаров выходит. Стал на пороге, стоит, большой такой. Я вынул револьвер, поднял. Тут старик толкнул меня в руку. Я стал стрелять, не знаю, куда пули ушли. Бросился на меня Татаров. Все трое бросились.

Мать на левой руке висит, отец на правой. Сам Татаров прижался спиной к груди, руками револьвер у меня вырывает. Я револьвер не даю, крепко держу. Только он тянет. Ну, думаю, и его не убил, и сам попался.

Только левой рукой попробовал я размахнуться. Оттолкнул. Старуха упала. Я левой опять рукой нож вынул и ударил ему в левый бок. Он мою руку пустил, сделал два шага вперед и упал.

Старик за правую руку держит. Я в потолок выстрелил, говорю: "Пусти! Убью!" Старик руку пустил. Тут я подошел к Татарову, положил ему в карман записку "БО. ПСР."[83] Руки в карман спрятал и на лестницу вышел».

Итак, из этой истории Азеф вышел чуть ли не в белых одеждах. Однако появился человек, который провокатора дожал.

Особист партии эсеров

«Он родился в 1862 году в семье штабс — капитана в форте Александровский Закаспийской области. Воспитывался у дяди в г. Бирске Уфимской губ.

Семья была религиозной, но даже в ней Бурцев выделялся крайней религиозной экзальтацией, мечтая о поступлении в монастырь. Но вместо монастыря он попал в университет, сначала Казанский, а затем в Московский, в котором его экзальтированная религиозность нашла новый предмет поклонения: Бога заменил Желябов, православную церковь — "Народная воля".

В дальнейшем он всегда называл себя народовольцем, хотя, видимо, он трактовал это понятие несколько широко. Участие в народовольческих кружках заката и падения "Народной воли" предполагало один путь, и Бурцев пошел по нему — первый арест в конце 1882 года за участие в студенческом кружке, после освобождения — продолжение той же деятельности и новый арест "за связь с народовольцами" в 1885 году, ссылка в Иркутскую губ., откуда он в 1888 году бежал за границу. Уже тогда сложились его политические взгляды, которым он остался верен всю оставшуюся жизнь. Эти взгляды он проповедовал в газете "Свободная Россия", которую он начал издавать в Женеве в 1889 году: террор для завоевания политической свободы, объединение либералов и революционеров для этой цели, никаких крайних социальных экспериментов. Восстание в декабре 1905 года Бурцев назвал несчастьем, отрицательно отнесся он к Выборгскому воззванию1, считая его слишком революционным. Но террористом, правда, террористом теоретическим (он никого на свете не убил и никогда не держал в руках огнестрельного оружия), был крайним.

В 1897 году в Лондоне он начал издавать журнал "Народоволец", в котором упорно призывал к убийству русского царя. Вообще Бурцев всю жизнь отличался какой‑то особенной, во много раз большей, чем у других революционеров, куда более крайних, чем он, ненавистью к Николаю II».

(Л. Прайсман)

Как видим, опять знакомая позиция: террор как путь для завоевания чисто либеральных свобод. Тем не менее, Бурцев был единственным русским революционером, которого по настоянию российского правительства английский суд в 1896 году осудил на полтора года каторги за пропаганду убийства Николая II, которые он честно отсидел. Между прочим, тогдашняя английская тюрьма — это не современная, она была похуже тогдашней российской.

Он вернулся в Россию после манифеста 17 октября и начал издавать журнал «Былое» исторически — мемуарного направления. Вообще‑то Бурцев производил впечатление типичного интеллигента не от мира сего, которых тогда в левой среде было множество. Вот как описывает его журналист С. Минцлов:

«Немного выше среднего роста, худощавый, с несколько остроконечной головой, покрытой вихрами седоватых волос, человек этот находился в вечном младенчестве. Ходит всегда неряхой и имеет вид человека, не успевшего вымыться».

Тем не менее, «младенец» Бурцев прославился своей борьбой с агентами охранки, «провокаторами» (напомню, что революционеры называли провокаторами всех внедрившихся к ним агентов).

И ведь что интересно, несмотря на, казалось бы, психологию типичного интеллигента — теоретика, разоблачить он сумел по меньшей мере несколько десятков человек. Причем, как выяснилось уже потом, когда появился доступ к документам Департамента полиции, реальных агентов, а не тех, кого он в них записывал.

Большую роль в формировании Бурцева как «охотника за провокаторами» сыграл Михаил Ефимович Бакай. Личность это мутная. Он был причастен к созданию социал — демократических кружков, в 1900 году арестован, но сидеть не хотел, так что сдал всех и стал сотрудничать с охранкой. Потом Бакай перешел на легальное положение и к 1906 году занимал пост чиновника по особым поручениям при Варшавском охранном отделении. О его деятельности на этом поприще есть разные сведения — к примеру, что он шантажировал родственников арестованных, предлагая освободить их за деньги. Над Бакаем начали сгущаться тучи. Конечно, судить бы его не стали — охранка являлась закрытой корпорацией, где сор из избы не выносили, — но вот в отставку вполне могли выпереть.

И Бакай вдруг быстренько «раскаялся» и начал сотрудничать с Бурцевым, слив ему некоторых агентов, которых знал. Но главная его помощь была в другом. Именно Бакай преподал интеллигенту Бурцеву азы розыскной деятельности и рассказал о принципах действий тогдашних спецслужб. А ведь поначалу Бурцев даже не знал, что секретный сотрудник на жаргоне охранки называется «агент». Как писал он сам: «Прямых указаний на провокаторов в русских революционных партиях у Бакая было мало, но зато он дал много косвенных указаний, как вести о них расследования».

Именно агент — перевертыш первым подал идею, что в самом центре партии эсеров действует агент полиции. И Бурцев начал копать. Он завязал переписку даже с Зубатовым, который тогда находился в ссылке. Тот, правда, ничего ему не сказал…

В конце 1907 года Бакай (уже находившийся в отставке) был арестован, а Бурцев бежал в Финляндию — но дела своего не прекратил. Впоследствии Бакай был выпущен и тоже оказался в Финляндии.

Что же касается Азефа, то Бурцев обратил на него внимание после следующего случая, имевшего место в 1906 году. Вот как это он сам рассказывал:

«В этот раз я забыл даже посмотреть, есть ли за мной слежка или нет. Вдруг издали увидел, что навстречу мне на открытом извозчике едет Азеф со своей женой… С женой Азефа я был хорошо знаком, и я пришел в ужас от мысли, как бы она не вздумала со мной поздороваться. Я прекрасно сознавал, что если за мной идут сыщики и жена Азефа вздумала бы со мной поздороваться, то, конечно, эта наша встреча могла бы кончиться роковым образом».

И тут его осенила очень простая мысль: с какого это рожна знаменитый террорист так вот спокойно раскатывает по центру Петербурга?

«Он выволок на свет и приволок подколотый, подшитый материал[84]»

«Все чаще думая о поведении этого нелегального, воистину зашифрованного человека, я стал многое не понимать. Непонятной была его ненужная смелость. Непонятна была эта постоянная готовность на риск. Загадочной стала его головокружительная удачливость. Но настойчиво вспоминая все, связанное с именем Азефа, приводя в связь факты, вдруг — именно "вдруг" — как пораженный, будто уткнувшись в тупик, встал перед одним совершенно загадочным явлением. Все последнее время все последние, причем строго законспирированные дела всякий раз проваливались, как только в них принимал участие Азеф, и тогда же вполне удачно проходило все, куда он не был посвящен. Когда эта мысль впервые мелькнула у меня в голове, я чуть не сошел с ума: "Не может быть". Одно подозрение такое, даже никому не высказанное, робко зашевелилось в душе, и то мне казалось кощунством. Азеф — и вдруг он, который и т. д. — и вдруг предательство, провокация, измена. Невозможно!