Читать интересную книгу Хромой Тимур (Звезды над Самаркандом - 1) - Сергей Бородин

- Отвернись, Улугбек! - глухо отозвался Халиль и прижал к себе лицо мальчика.

Но палачи вели Мираншаха не к стоку, где, как вал, лежали тела казненных, тесно одно к одному, а повели его назад, к воротам дворца.

Сейид Береке облегченно вздохнул, и Шейх-Нур-аддин ответил сейиду повеселевшим взглядом: Мираншах отбыл свое наказание.

Мираншаха по ступенькам провели на галерею и попытались поставить на колени перед отцом. Но Мираншах тяжело весь повалился к ногам Тимура.

- Ну? Насмотрелся?

- Отец!

- То-то!

И повелитель пошел в залы дворца, а за ним и остальные, стараясь подальше обойти валявшегося на их пути Мираншаха.

Над отцом опустился Халиль-Султан и помог низвергнутому правителю подняться. Это было нелегко, хотя Мираншах сам делал усилия, чтобы встать. Наконец с помощью стражей его снова поставили.

Отдышавшись, Мираншах тихо сказал Халилю:

- Видел? Как хорошо, как это хорошо он придумал.

- Что, отец?

- Когда он их казнил, они так и не узнали. А то как бы стыдно мне было! Поберег меня от стыда, как хорошо!

- Не понимаю, отец!

- Если б они знали, что их порежут, а меня нет, вот они злились бы! Вот бы обо мне думали. А так они и не поняли. Ловко? Думали, вслед за ними и меня!.. Дураки!

И Мираншах рассмеялся.

Халиль смотрел на рослого, рыхлого, обросшего щетиной, снова самодовольного человека: "Мой отец!"

Но это сознание шло не от сердца, - он не рос, не живал у отца, не слыхивал от него ни ласковых слов, ни заботливых наставлений, ни проборок.

Когда позже просто, но чисто одетого, вымытого, выбритого Мираншаха снова привели к Тимуру, Тимур долго разглядывал сына, опускавшего глаза и напускавшего на себя, а может быть и переживавшего раскаяние и сокрушение.

- Ну?

- Вот он я, отец.

- Что будешь делать?

- Ваша воля, отец.

- Здесь тебе делать нечего.

- Я понимаю, отец.

- То-то.

Тимур опять молчал, глядя на сына, будто прицеливался, медля спустить стрелу.

- Поезжай!

- А куда?

- Тихое место - город Рей.

- Купцы там... Я с них большую подать взыскал. Опасно мне там, отец.

- Они рады будут.

- Это чему же, отец?

- Виду твоему. "Вот, скажут, лез на коня, а влез под коня!" Срам!

- Уж лучше куда-нибудь...

- Нет, туда, - там смирней будешь, среди пустого базара.

- Отец!

- Собирайся! И живо; я велел твоему наставнику до свету лошадей приготовить.

- Да уж темнеет!

- Поспеешь. Есаул твой теперь твоим наставником будет, атабегом, а сыновей своих всех тут оставь, со мной.

- Меньшому четвертый год всего!..

- И хорошо: в голове мусора меньше. Ступай, сбирайся.

- А нельзя ли...

- Ступай!

По-прежнему дробно переставляя тяжелые ноги, но с гордо вскинутой головой, Мираншах пошел мимо сторонившихся вельмож. У двери он было остановился, словно надумал что-то возразить отцу или спросить о чем-то.

Он неповоротливо обернулся, но увидел лишь темный, весь в лиловых морщинах лоб отца, погруженного уже в какие-то другие заботы.

Потоптавшись, Мираншах не посмел вернуться, вышел за дверь, и больше он уже никогда не видел своего отца - амира Тимура Гурагана.

Еще стуча колесами по камням, немногочисленные арбы Мираншаха двигались к выезду из города, еще закрыт был базар и сонные муллы шли в мечети к первой молитве, а Тимур уже вызвал к себе старшего из сыновей Мираншаха мирзу Абу-Бекра.

Царевич, едва проводив родителей в изгнание, был застигнут врасплох зовом деда. Хотелось побыть одному, свыкнуться с внезапной разлукой, поговорить с Халилем, который хотя на целых три года был моложе, но к деду был ближе и лучше знал, чем грозит их семье все случившееся за эти дни.

Он пошел на зов невесело, предчувствуя новые козни от безжалостного деда, боясь его и сердясь на него за расправу с отцом.

Воины, неся перед собой светильники, шли по темным предрассветным залам так быстро, что Абу-Бекр не мог замедлить шагов, подумать, зачем, для каких новых огорчений, идет к той угловой комнате, где всего несколько дней назад отец беззаботно беседовал с историками или рассматривал книги, исполненные лучшими переписчиками царства Хулагу.

Сухощавый и плечистый, как дед, но ростом не столь высокий, длиннолицый и густобровый, как мать, Абу-Бекр поневоле торопливо шел следом за воинами, слегка ссутулившись, опустив глаза, оправляя молодую пушистую бородку.

Он приметил, что, всегда такой нарядный и уютный, их дом теперь похож на какой-то склад или кладовую, где все вещи свалены грудами у стен, а ковры скатаны или сложены.

"Все уже подсчитал. Мог бы снова расставить по местам!.. - думал Абу-Бекр. - Что-то еще готовит. Поджечь, что ли, надумал? Немало на своем веку пожег".

И вдруг яркое пламя ударило ему в лицо: десятки светильников пылали.

Воины раздвинулись, и за дверью он увидел деда, склоненного над искусно изукрашенной книгой. Дед продолжал разглядывать тонкие узоры, обрамлявшие, как лентой, каждую страницу рукописи.

"Золото, лазурь, киноварь. Переписчик из Тебриза. История Рашид-аддина!" - узнал Абу-Бекр и увидел в нишах по стенам остальные книги отцовского книгохранилища.

"И это отцу не отдал! А сам неграмотен!" - думал Абу-Бекр, ожидая у порога, пока дед заметит его.

Тимур поднял глаза и дружелюбно спросил:

- Проводил?

- Сейчас уехали.

- Я им дал охрану, не бойся.

- Ваша страна хорошо охраняется, дедушка.

- Надо говорить "ваша страна". Что ты, чужой, что ли?

- У нас здесь не всегда безопасно.

- Почему?

- Край государства. Непокорные народы вокруг. Покоренная земля, не свое Междуречье!

- Потверже правь, настанет тишина, послушание, безопасная жизнь. А непокорных покорять надо.

- Их во сто раз больше, чем было у нас воинов.

Сотня хороших воинов всегда сильней тысячи мятежников.

- С мятежниками-то мы управлялись.

- Когда чужой народ молчит, а дань платит плохо, когда на своем месте своим трудом силы и сокровища копит, хоть он и молчит, а это опасней мятежа. Чужому народу не давай покоя. Дай ему поправиться, снова его обстриги. Постриг, - дай ему волю, дай покой, но глаз с него не спускай; поправится, опять обстриги, но помни: спешить - невыгодно, опоздать опасно. Вот так правь, тогда я тебя любить буду.

- Меня?

- Тебя! Твой отец опозорен. Перед всем народом. За дело! Ему уж не быть правителем. Ты у него старший. Ты берись. Тебя ставлю правителем всего царства Хулагу.

- Нет, дедушка!

- Что? - Тимур не рассердился, а удивился этому непослушанию. - Что?

- Я не могу.

- Почему это?

- А мой отец?

- Будет править городком, какой ты ему дашь.

- Нет, дедушка!

- А что?

- Если вы своего сына наказали за неповиновение, как же вы от меня требуете неповиновения отцу?

- Повелевай, как правитель своим амиром.

- Он мне отец! Как же я потребую повиновения от отца?

Тимур неожиданно закричал:

- Ты не сын бездельника, ты правитель царства Хулагу!

- Нет! - тихо попятился Абу-Бекр. - Нет, дедушка, он мне отец!

Тимур отшвырнул в угол книгу и отвернулся:

- Ступай отсюда.

"Мой внук! - думал Тимур. - А ему семья милее, чем весь мир. Вроде Халиля. Да Халиль смел, Халиль воин. А этому не надо целого царства, ни войск, ни славы, только семью! Умен, а глуп!"

За порогом Абу-Бекра встретил встревоженный Халиль-Султан:

- Я услышал, вас дедушка звал. Не случилось ли чего?

- Случилось, Халиль. Он хотел напялить на меня венец этого царства и чтоб наш отец служил мне.

- А вы?

- Что ты, Халиль? Разве можно?

- Не обижайтесь, брат, я не знал, что вы столь тверды.

Абу-Бекр улыбнулся.

Они подошли к тому окну, откуда вчера царицы смотрели казнь казнокрадов.

Светало.

Тела уже убрали с площади, но собаки, огромная свора, большие, ростом с ослов, сбежавшиеся со всего города, грызясь и ощетинившись, вылизывали кровь с камней.

Их визг и урчание разносились по всей площади.

Абу-Бекр спросил:

- Ты на это смотрел?

Халиль-Султан передернул плечами и перемолчал.

- А я отсиделся в саду. Ждал вестей там. К самому страшному был готов. Да и остальные... Ведь всех их знал, были там и милые люди.

- Попробовал бы я отсидеться, да заметил бы дедушка! Вы с отцом наших порядков не знаете.

- И слава богу! - от души ответил Абу-Бекр.

Халиль снова смолчал.

С тяжелым сердцем царевичи отошли от окна, и Халиль спросил:

- Что же теперь?..

- Отпрошусь к отцу. Мне не нужно ни воинской славы, ни власти над царствами. Будут книги, будет тишина, иногда охота, иногда песни и снова тишина.

- Разрешит ли вам дедушка, - он никому из нас еще не разрешал тишины.

- Да ты ее и не искал?

- Я? Нет. Ведь моя мать - монголка.

- К твоей матери я очень привязан.

- Да?

- Она во мне одобряла и растила любовь к тишине. Но когда отца она призывала к миру, отец впадал в неистовство, наперекор ей. Она поняла, что без нее он скорее успокоится, и уехала. Отец все сокрушал, когда узнал; хотел догнать ее, хотел вернуть. Потом затих, потом снова, пуще прежнего, зашумели пиры, охоты, - хотел забыться, а может быть, прятал страх перед дедушкой? Он предвидел неприятности, но не такую кару и не так скоро...