Впрочем, ничего странного, стоит только внимательнее присмотреться к тому, что именно Оруэлл называл «социализмом»: «Я знаю на собственном опыте, что такое нищета, что значит быть изгоем. Это только усилило мою природную ненависть к господству, а Бирма раскрыла мне глаза на природу империализма. Но всего этого было еще недостаточно для того, чтобы выбрать для себя политические ориентиры. Испанская война и другие события 1936–1937 годов перевернули меня, и отныне я знал, на чем стою. Каждая строчка мною написанного, начиная с 1936 года, прямо или косвенно направлена против тоталитаризма и в защиту демократического социализма, как я его понимал».
Как он его понимал… Стадное чувство, казарменное «делай, как я» были противны его натуре. А потому и социализмом его символ веры можно назвать лишь с оговорками. В публицистической книге «Во чреве кита» Оруэлл признавался, как его изрядно испугала «лейбористская проповедь социализма, в которой не сказано прямо и четко, что главная его цель — справедливость и свобода». В другой раз с его губ сорвалось: «Отрицать социализм из-за недостойного поведения социалистов столь же абсурдно, как отказывать себе в поездках по железной дороге из-за дурных кондукторов».
Словом, это был его собственный, глубоко выстраданный, не замутненный политической демагогией «первичный социализм»…
Вся биография его зафиксирована до последних деталей в десятках книг. Но их бы не было столько, не успей он буквально вырвать у смерти, наступавшей на пятки, свой главный труд — роман «1984». История его создания также расписана в подробностях.
До конца 1930-х годов Оруэлл, хотя и с оговорками, но верил в материальный прогресс как в цель общественного развития; он и становление фашистской диктатуры поначалу объяснял лишь нищетой и разорением побежденной Германии. Однако в преддверии мировой войны, и особенно после того, как она началась, все здание веры Оруэлла дало трещину. А тут еще Испания, разочарование во вчерашних соратниках… Как писал его биограф, он «не сменил идеалов, но потерял веру в их осуществимость».
Его взгляды в эти годы сложны и путаны, под стать питающей их действительности. Что-то зреет в нем, какие-то глобальные обобщения; в этой идейной сумятице зачат плод, который даст в результате «1984».
Ну а все-таки с чего началось — может быть, с книги Дж. Бернхэма «Революция управляющих»? В ней устанавливалось тождество капитализма и социализма и предсказывалось появление единой мировой системы государственного капитализма, при которой индивид окажется растворен в массе государственной машины, а абстрактные свободы успешно заменит планирование. Прочитав Бернхэма, Оруэлл был потрясен. Он уже думал об этом — но как-то расплывчато, в смутных образах являлись ему картины будущего рационального «рая». А тут — словно математическая формула, чеканная ясность! После прочтения и осмысления книги Бернхэма оставалось лишь написать свою собственную.
Но Оруэлл собирался писать ее не для специалистов, не для интеллектуальной элиты, а для масс! Как-то перед самой войной он проговорился, что умер бы от счастья, если бы судьба даровала ему создать что-нибудь вроде «Хижины дяди Тома». «Критерий литературы, — делал он свой еретический в глазах коллег-интеллектуалов вывод, — выживаемость во времени, а последняя — лишь показатель мнения большинства». Никто не рискнет назвать его «1984» массовой литературой, не обвинит в потакании низменным вкусам публики, однако это одна из самых читаемых книг столетия.
А все потому, писал один из биографов, что, «в отличие от дипломированных специалистов и академических снобов, он умел видеть очевидное; в отличие от лукавых политиканов и тенденциозных интеллектуалов, он не боялся говорить то, что видел; и в отличие от большинства политологов и социологов, он мог высказать это на ясном английском языке».
Как это ни парадоксально, «1984» написан писателем-реалистом. Талантливым журналистом, хорошо знавшим быт лондонцев военных лет. Скудный рацион, малые «переселения народов» из городов в сельские районы и обратно, отсутствие бытовых удобств, к которым привыкли в мирной жизни, запущенные дома, плакаты на стенах «Гитлер слышит тебя»… Чуть-чуть отретушировать — и перед нами мир 1984-го. Кстати, постановщик последней киноверсии, английский режиссер Майкл Редфорд мало того что снял картину точно в «тот же» год, но и местом съемок выбрал аккуратно указанные в романе районы Лондона.
Мало кто из литераторов XX века смог так пронзительно выразить живительный, изначальный импульс человека к свободе.
Среди множества открытий Джорджа Оруэлла самое, вероятно, ценное — это особая философия тоталитарного строя: двоемыслие. А также ее лингвистическое оформление — новояз. Без них царство диктатуры неминуемо рухнуло бы; подкрепленное ими, оно завораживает жутью несокрушимости.
Науку двоемыслия будущий писатель познал уже в школе. В специфической английской приготовительной школе, где и по сей день розга представляет последний аргумент учителя.
Двоемыслие — это, конечно, самая страшная из его находок.
Оно срабатывает лучше лагерей и застенков, ибо в них несогласные быстро или медленно уничтожаются, а «двоемыслящие» искренне верят в Большого Брата, в любую реальность, какая на данный момент удовлетворяет идеологов.
Одна из наиболее памятных сцен романа — допрос, во время которого садист и властолюбец О’Брайен отечески обучает жертву тонкостям двоемыслия: от той требуется не подтвердить под пыткой, а понять, прочувствовать всей душою, что дважды два — столько, сколько нужно.
Однако именно порочный круг двоемыслия позволил герою прийти к главному выводу этой книги. Что такое свобода в мире-застенке, где сама реальность давно и безнадежно фальсифицирована, а «нетипичный» бунт одиночки подавляется легко и даже с каким-то особым сладострастием? Отвечая предшественникам — Дикарю Хаксли, Д-503 Замятина — автор устами героя четко формулирует: «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре. Если дозволено это, все остальное отсюда следует».
Даже в совершенном апофеозе насилия, когда и страдать за правду бессмысленно, потому что объективной реальности, Истории нет (они ежедневно корректируются в министерстве правды), даже если восставать против Партии нелепо (потому что все состоят в Партии), даже тогда остается хотя бы здравый смысл. «Дважды два» свободы.
Когда отказываются от здравого смысла, тогда все, конец…
Еще в Испании мысль о мире, в котором «дважды два будет столько, сколько скажет вождь», показалась Оруэллу «страшнее бомбы и пули». На заре эпохи массовых коммуникаций и всесилья информации будущего автора новояза испугала тирания слова, окончательное и неограниченное всевластие Ее Величества Лжи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});