Читать интересную книгу Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

— Да-а-а-ВЗДРа-а-а-БРа-а-а-ГРу-у-МЧЕСКая-Артия-Пер-Дой-Авра-а-ан-ГАрд Ро-о-да-а! — призывно орал страшный зверь.

— Бу-РРРа-а-а! — подхватывали тысячи луженых глоток.

И все это с гупанием, с посвистом, с железным лязгом. Гррум, Гррум, Груум, — что-то шагало по площади. Если это люди, то откуда такая пропасть народа? — думал Евгений. Откуда этот железный поток?

Память унесла его обратно в прошедшие столичные годы. Как-то перед праздником в институте возник обычный унылый вопрос: кому идти на демонстрацию? Как обычно, были составлены особые списки, но кто-то из отчаянных партийцев наотрез отказался под предлогом поврежденного здоровья, и тогда вперед вышел Евгений Шнитке. Бюро, зная неуравновешенный нрав младшего инженера, долго колебалось, усиленно заседало и наконец решило: авось пройдет ничего. В конце концов, хоть он и беспартийный, но все же советский человек. Евгений Викторович Шнитке был приписан к группе скандирующих. В назначенное число Евгений прибыл в указанное место, где уже собиралась институтская парт-ячейка. Мужики с зелеными, невыспавшимися лицами хмуро курили натощак, кляня про себя последними словами ответственное мероприятие, и не сразу заметили в руках примкнувшего беспартийного элемента черный треугольный ящичек. Потом все-таки обратили внимание на неуместный предмет, и секретарь бюро, в памяти которого тут же ожил музыкальный политчас, подозвал к себе заместителя по идеологической работе.

— Предупреди товарищей, если он достанет мандолину и затянет Аве-Марию, будем петь «Вихри враждебные», хором.

На том и порешили. Началась сутолока, из головы колонны донеслась стартовая команда, и колонна нестройным шагом пошла к месту радостного счастьеизъявления народа. Еще на подходе, у главного почтамта на бывшей Тверской людским потоком овладело нервное безыскусное возбуждение. Отсюда с косогора было видно, как украшенная знаменами и транспарантами человеческая река разрезалась зданием Исторического музея пополам и вопреки физическим законам устремлялась вверх, ввысь, мимо диковинных дореволюционных форм, дальше к широкому покатому месту между государственным универмагом и крепостной стеной. Здесь Евгений еще сильнее побледнел и занервничал. Он не предполагал, что это будет так страшно. Ему тоже вдруг захотелось запеть, закричать, радостно заплакать, и он огромным напряжением слабого тела преодолел это жгучее естественное желание.

Когда скандирующая группа поравнялась с центральной трибуной, Евгений тонкими пальцами вскрыл черный ящик, и его друзья колонисты, уже приготовившиеся грянуть про враждебные вихри, увидели, как оттуда, из того места, где должен был лежать музыкальный инструмент, вылетел сизый почтовый голубь. Этого голубя Евгений приобрел за двадцать рублей на птичьем рынке сразу после решения о его участии в праздничном шествии. Затем в магазине плакатов на Арбате он купил портрет руководителя государства и в течение недели приучал птицу к изображению генерального секретаря. Он ставил портрет на удалении, которое позволяли ему размеры квартиры, прикреплял зернышко к голове государства и выпускал из коридора крылатого почтаря. Смышленая птица уже через три дня летела в нужное место даже безо всякой приманки. И вот Евгений открыл ящик, и коллеги с ужасом увидели, как сизая птица с каким-то пакетиком на шее, через головы разделительной охраны, над штыками бдительных часовых, над головами почетных гостей устремилась к самому эпицентру всеобщего ликования, туда, на полированную гранитную трибуну, где благосклонно помахивало ручкой государственное начальство. Евгений с волнением следил за птицей, за своим воздушным посланием, в котором всего-то было два листка нотных знаков на тихие и спокойные слова самого Евгения, что-то вроде колыбельной для утомленного жизнью государственного деятеля. Что здесь началось, страшно было даже представить. Почтовая птица, совершив неполный круг над трибуной, по крутой глиссаде села на самое темечко генерального секретаря. Господи ты мой, встрепенулось политбюро и вначале дружно отпрянуло в сторону. Но тут спохватились какие-то молодые люди со стеклянными бессмысленными глазами и принялись закрывать фуражками объективы фотоаппаратов и телекамер. А проклятая птица принялась усердно клевать воображаемое зерно.

Евгений даже вздохнул, так нехорошо тогда вышло с его затеей. Конечно, никакой музыки никуда не дошло, а только после этого начались у него сплошные неприятности. Вот тогда и появилась в его жизни назойливая ворона. Да и не ворона, конечно, это была, а специальный человек, который ни на минуту не выпускал Евгения из-под бдительного государственного надзора.

За окном продолжало орать и ухать, и Евгений, отчаявшись разгадать неизвестное природное явление, вернулся на кушетку. Из-под матраса он вытащил тетрадь по арифметике, раскрыл на последней странице и написал: «Но, покорив все видимое и невидимое пространство человеческих идей, он вернулся к своему народу и удивился, что никто не встретил его цветами и рукопожатиями. Как же так, думал он, я открыл окно для свежих ветров перемен, я осветил знаниями темные плоские равнины, а в результате они не только не перестали быть рабами, но наоборот, выбрали себе нового идола?»

36

Прошло время. Соня миновала дворцовую площадь, где специальные люди через мегафоны руководили репетицией праздничного шествия, перешла через трамвайную линию, уходящую вверх на мост, к острову с пылающими вершинами розовых колонн, и подошла к гранитному краю суши. Сначала она хотела пойти на дворцовую площадь к бывшему государственному дому, к Евгению, но из-за репетиции ничего не получилось. Здесь, у гранитного края, рядом со львами, толпился народ. Небольшая группка оживленно что-то обсуждала, показывая то налево вдаль, то вниз на реку, как будто там кто-то утонул.

Между тем погода резко изменилась. Серая толстая туча закрыла полнеба и подул резкий, без перерывов, морской ветер.«…воднение, пучина, паводок…» — услышала она обрывки слов.

— Вишь, как прет, — услыхала она над ухом и, обернувшись, узнала земляка, сердобольного старика с подбитым глазом. От неожиданности даже кивнула головой, — ей показалось, что он ее узнал, — и присмотрелась к реке.

Было что-то тревожное и необычное в сером мутном потоке. Настолько необычное, что она тут же забыла про старика, принялась разгадывать загадку, и вдруг поняла. Неслыханно, невероятно, но вопреки всему вода текла вспять! Что же это? Как? Везде, куда достигал взгляд ее прекрасных глаз, одно ненужное, невозможное, непонятное движение.

— Чья же сила переборет? — напомнил о себе старик. — Наша водяная или ихняя воздушная?

— Чья — ихняя? — удивилась Соня, продолжая изучать покрытое водяными бараньими рогами речное пастбище.

— Норвегов, — со знанием дела пояснил старик.

— Бросьте говорить ерунду, — перебил интеллигентный человек с черным дипломатом и, показывая под мост, сказал: — Пора, пора дамбу строить. Добавил погодя: — Быстро прибывает, нужно уходить.

Как быстро все меняется. Толпа разошлась, исчез куда-то и старик. На берегу осталась одна Соня. Чтобы устоять на месте, приходилось нагибаться против ветра. Мимо пролетела сорванная с крыши адмиралтейства металлическая деталь, а за ней с шумом и грохотом, с сумасшедшим весельем хлынул дождь. Соня оглянулась. На дворцовой площади началась суматоха, полетели в свинцовое небо весенние бумажные букеты, за ними взвились кумачовые праздничные призывы центрального комитета, вослед призывам взлетели картонные лозунги, акробатические кольца, обрывки карнавальных одежд, белые листки заранее утвержденного сценария и всякая другая всячина. Артисты бросились врассыпную. Соню тоже захватило центробежное движение. Покрепче запахнув пальтишко, наклонив голову, она побежала вперед, дальше, навстречу водному потоку.

37

Евгений поставил последнюю точку и растянулся на кушетке. Он так увлекся своим делом, что пропустил момент, когда звериный голос сменился штормовым протяжным воем водной стихии. На душе стало спокойнее. Утомленное сознание лениво блуждало между прошлым, настоящим и будущим. Сзади странная бестолковая жизнь. Рядом темное многомесячное заключение. Впереди… Впереди все должно измениться. Он потрогал шершавую стену вдоль старинного, ставшего уже родным разлома. Он знал каждую трещинку, каждый пупырышек на берегу извилистой линии. Вот начало, исток, рождение гражданина. Слабый, болезненный мальчик заговорил на четвертом, а пошел на тринадцатом месяце. Ничего, бывает, малыш. Иди дальше, не бойся, видишь нянечки, учителя, профессура. Тарелка высоко — подушечку подложим, доска не достается — табуреточку подставим, политзачет не получается — моральный уровень поднимем. В восьмом Неточкина прочел, в десятом Фихтенгольца. Сообразительный какой юноша. Отчего заикаешься только? Собака испугала? Машина? Ворона? Китайский волчок? Не бойся, чепуха, механика гироскопа, кориолисово ускорение. Мир устроен просто, ведь его придумал господь Бог. Какой смысл изобретать сложное, если можно сделать простое? Эх, не выдержал, не сдал, ничего, в другой институт перейдешь, там попроще. Закончишь, инженером станешь. И точно, изогнулась каменная черта вправо, легла новым курсом поперек всеобщих мировых линий, навстречу легкой упругой веточке. Слава богу, встретились наконец-то. Где? В пустыне, в степи, в читальном зале. Евгений улыбнулся, подойдя к любимому предмету, расслабился, и ненадолго уснул.