плюются, и иные глумятся или потешаются в разговоре:
– Што ты, дура, штаны напялила? Што ты с ними делать будешь?
– Эй, солдат, – окликает казачка красноармейку, – зачем тебе прореха нужна?
– Через вас только, проклятых, – бранятся в другом месте казачки по адресу красноармеек, – через вас все пропадает у нас… Разорили весь край, окаянные, набрали вас тут, б…ей – девать-то некуда… Чего терять вам, прощелыгам? Известно, нечего, ну и шататься… Чужой хлеб кто жрать не будет?
– Да нет же, нет, – пытаются возражать коммунистки-женщины. – Мы не из тех, как вы думаете, не из тех: мы – работницы… Так же, как и вы, работаем, только по фабрикам, а не хозяйством своим…
– Сволочи вы – вот кто!
– Зачем – сволочи! У нас тоже семьи дома пооставались… Дети…
– Ваши дети – знаем! – галдели бабы. – Знаем, што за дети… подзаборники.
Коммунистки-женщины доказывают казачкам, что они не шлюхи какие-нибудь, а честные работницы, которых теперь обстоятельства вынудили оставить и работу и семью – все оставить и пойти на фронт.
– Што здесь, што там, – кричали им в ответ казачки. – Где хочешь – одинаково брататься вам, беспутные… Кабы не были такими, не пошли бы сюда… не пошли бы…
– А знаете ли вы, бабы, зачем мы идем?
– Чего знать, знаем, – отпихиваются те.
– Да и выходит, что не знаете.
– А мы и знать не хотим, – отворачиваются бабы, – што ни скажи – одно вранье у вас.
– Да это что же за ответ – прямо говорите! – атаковали их красноармейки. – Прямо говори: знаешь али нет? А не знаешь – скажем…
– Скажем, скажем… – замычали бабы. – Нечего тут говорить – одно похабство.
– Да не похабство – зачем? Мы просто другое расскажем. Эх вы!.. Хоть, к примеру, скажем так: мы бабы и вы бабы. Так ли?
– Так, да не больно так…
Говорившая коммунистка как будто озадачена…
– Чего?.. Так вы же – бабы?
– Ну бабы…
– И белье стираете свое, так ли?
– А што тебе, кто у нас стирает? Воровать, што ли, хочешь, распознаешь?
– Поди дети есть, – продолжается непрерывная и умная осада, – нянчить их надо.
– А то – без детей… у кого их нет? Это ваши по оврагам-то разбросаны да у заборов…
Но никакими оскорблениями не оскорбишь, не собьешь с толку настойчивых проповедниц.
– С коровой путаешься… У печки… мало ли…
– Ты дело говори, коли берешься, – обрывает казачка дотошную красноармейку. – Про это я сама знаю лучше тебя.
– Вот и все делай тут, – последовал ответ. – Поняла? Работаешь ты, баба, много, а свет видишь? Свет видишь али нет – спрашиваю? Хорошо тебе, бабе, весело живется? А?
– Та… веселья какая, – уж послабее сопротивляется баба, к которой обращена речь.
А атака все настойчивей и настойчивей.
– Да и казак колотит – чего молчать? Бьет мужик-то, – верно, что ли?
– А поди ты, сатана! – замахала руками казачка. – А твое какое дело?
– Кавалер он, знать, твой-то, – усмехнулась агитаторша. – Неужто уж так и не колотил ни разочку? Ври, тетенька, другому, а я сама это дело знаю. Был у меня и свой, покойничек: такой подлец жил – ни дна ему, ни крышки! Пьяный дрался да грыз, как пес цепной… Али и его теперь жалеть стану? Да мне одной теперь свет рогожей: хочу – встану, хочу – лягу, одна-то…
– Молотишь, девка, пустое, – уж совсем ослабленно протестует казачка.
– А и так – пусть не били тебя, – шла та на уступки, – пусть не били… а жизни хорошей все-таки не знаешь… И никогда не узнаешь, потому что кто тебе ее даст, жизнь-то эту? Никто. Сама!.. Сама могла бы, а ты вон пень какой: и с места не стронешь, да ведь и слова-то хорошего слушать не хочешь. Ну кто тебя выведет после этого?
– Чего выводить-то?.. – недоумевает казачка. – Вывели уж, ладно. – И тут загалдели все.
– Надо! – крепко убеждает красноармейка. – На дорогу надо выходить – тут только и жизнь настоящая начинается… Не знаете вы этого, бабы!
– Начинается… – роптали казачки. – Все у вас там «начинается», кончать-то вот не можете.
– Не удается, бабка, а хотелось бы… ой, как бы хотелось поскорее-то, – говорила горячо коммунистка с неподдельным сожалением. – Мы и штаны затем надели, чтобы окончить скорее, а вы не поняли вот… Смеетесь…
– Смешно – и смеемся, – ответили в толпе, но смеху давно уже не было.
Сопротивление, слово за словом, все тише, все слабее, все беспомощнее.
– Понимали бы лучше, чем смеяться-то, – урезонивали баб, – от смеху умен не будешь…
– Ишь, умны больно сами…
В этом роде длится беседа – оживленно, естественно, легко… Игра идет с большим подъемом… Очень хорошо передается, как казачки начинают поддаваться неотразимому влиянию простых, ясных, убедительных речей… Беседы эти устраиваются не раз, не два. Красноармейки-женщины, пока стоят с полком в станице, помогают казачкам, у которых остановились, нянчиться с ребятами, за скотиной ходить, по хозяйству…
И вот, когда уже полк снимается, – выходит, что картина переменилась. Бабы-казачки напекли своим «учительницам» пирогов, колобков сдобных, вышли их провожать с поклонами, с поцелуями, со слезами, с благодарными словами – новыми, хорошими словами…
Отныне в станице два лагеря, и те женщины-казачки, что слушали тогда коммунисток-женщин, – эти все считаются «большевичками» и подвергаются жестокому гонению.
Полк ушел… Станица оставлена наедине сама с собою… Многие казачки снова ослабевают, остаются вполне сознательными только единицы, но у всех – у всех при воспоминаниях о «красных солдатках» загораются радостно глаза, тепло становится на сердце, верится тогда, что не вся жизнь у них пройдет в коровьем стойле, что придет какая-то другая жизнь, непременно придет, но не знают они – когда и кто ее за собою приведет.
* * *
Пьеса окончена. Опущен занавес. Было приказано не кричать и аплодисментами не заниматься. Но безудержно восторженно хлопали бойцы любимой труппе…
Что-то подумали на позиции казаки, когда услышали этот гвалт? Чувствовали ли они, что тут, на сцене, выводят ихних жен и обращают их в «коммунистическую веру»?
По окончании спектакля – сюрприз. При занятии станицы, оказывается, нашли в одной халупе стихотворение, посвященное Чапаеву и написанное белогвардейским поэтом П. Астровым, чья фамилия и значилась под последней строкой. Это стихотворение было теперь здесь прочитано с эстрады – тщательно переписанное, его потом преподнесли Чапаеву «на намять».
Вот оно:
Из-за волжских гор зеленых
На яицкий городок
Большевистские громады
Потянулись на восток.
Много есть у них снарядов,
Много пушек и мортир,
И ведет их, подбоченясь,
Сам Чапаев, командир.