Читать интересную книгу "Краснофлотцы - Артем Владимирович Драбкин"

Ну, в общем, у них что-то типа такого как военно-строительная часть там было. Об этом быстренько мы и сообщили своим. Нам дали указание отойти подальше от этого района. И ночью, в 2 часа ночи, наша артиллерия накрыла огнем этот батальон. И все. Ну и мы шли в район Стрельны. Добрались до Стрельны. В пригороде — огороды, заборы, противотанковые рвы, эти самые окопы, спирали бруно в окопах, вернее, не в окопах, а в траншеях… А там были заброшенные дома, так как население оттуда было эвакуировано. Все эти заросшие дома, деревенские домики, были брошены. Мы в первую же ночь забрались туда. Помню, залезли на крышу и через окно стали наблюдать. Понаблюдали. Целый день наблюдали за движением по этому шоссе, за перемещением этим самым. Оттуда была видна береговая черта, в общем, весь этот район. Вечером мы пошли бродить в немецкой форме. Потом на вторую ночь наткнулись на немецкого часового. Там рядом было здание, которое, наверное, сохранилось до сих пор. Это парковое круглое здание, белое такое, это был, может быть, дворец Екатерины или что-то такое. В общем, такое историческое здание. На самом возвышенном месте оно находилось, а в десяти метрах от него шел обрыв. С нашей стороны это здание просматривалось. Мы пошли еще дальше. Еще в парке шли, помню. Где-то там за деревьями, а деревья вековые были, проходили, значит. Часовой нас заметил, закричал: «Руки вверх!». А мы в летнем обмундировании были. Он стал вести прицельный огонь. Ну, мы побежали. Оттуда, с этого здания, вывалились, наверное, человек 25–30. Мы опередили их метров, наверное, на пятьдесят. Они за нами побежали, а мы в сторону запада, в сторону Ораниенбаума, рванули. Там были спуск, камыши с обоих сторон, рядом — море, спираль бруно, проволочные заграждения и мины-мины-мины… Мы оглянулись. Потом смотрим: метрах в 50–100 бегут, орут, стреляют. Мы куртки сбросили на спираль бруно, перевалились, поцарапались до крови, пересекли заминированную лужайку, не подорвались и нырнули в камыши. Камыши были высокие, метров, наверное, на полтора-два. Туда мы, значит, забрались по пояс в глубину. Пули только цокали над нами. Немцы расстреляли весь свой боезапас: все били по этим камышам. А у нас были шлюпки маленькие: резиновые, авиационные. Мы ртом их накачали. Она, такая шлюпка, грамм 400 весила, была легкая, а выдерживала 60–70 килограммов. Все думал: шлепни меня, только не шлюпку. Потом мы накачали шлюпку и залезли в нее. Там с правой стороны были камыши, и от камыша же тень такая шла. Такая, значит, шла стенка камыша, которая заканчивалась и за которой шла уже чистая вода. И мы в этой тени, наверное, метров 300 проплыли. А уже потом, когда вышли на чистую воду, началась стрельба. Пулеметный огонь с крупнокалиберных пулеметов, пули цокают. В общем, немцы начали стрелять. А мы игрались: лавировали между трассами огня. Куда ляжет трасса столбов воды, мы туда. Но какие-то автоматические пушки, видимо, у них были, потому что взрывы и всплески такие метра на два были. Мы отделились уже от берега метров на 700–800. И вдруг, на наше счастье, выскакивает из мола порта наш катер на всем ходу. Он подскочил к нам, подобрал нас и увез. Так вот я участвовал в этой операции.

Особисты были у вас? Вмешивались ли они в вашу деятельность как разведчиков?

У нас — нет. Я у нас этого особенно и не чувствовал. Но я даже и не знал, кто он, особист — не особист, потому что я помню, что к нам приезжал какой-то офицер, натаскивал на что-то конкретное и уезжал. А кто он был? А работали мы так. Примерно за две-три недели до начала операции за тобой приезжали и за твоим напарником. У меня Ванюшка Ефремов был напарником, он был старшим. С ним привозили нас на конспиративную квартиру. Это в Ленинграде уже было. В основном размещали нас в квартире на Петроградской стороне. А потом уже, помню, я находился на Староневском проспекте. Там отдельная квартира у нас была. Там система работы была такая, что ты уже не выходишь, ни с кем не встречаешься, и к тебе приезжают постоянно то один, то второй, то третий, тебя натаскивают-натаскивают-натаскивают. И кормят тебя на убой: и шоколадом, и маслом, и салом, и, можно сказать, всем тем, что тебе угодно. И потом, когда ты готов, машина приходит на аэродром, и все, тебя сбрасывают в тыл врага. А как нас выбрасывали, значит, знаете? Нас помещали в бомбовой люк самолета. Бомбовой люк был обшит фанерой, створки открывались, ты залезал в этот бомбовой люк, там были таких два кронштейна, доска, ты садился на эту доску впереди, сзади садился твой напарник (или наоборот, впереди твой напарник был). Значит, впритирку друг к другу мы сидели. Потом створка в люке открывалась. Но щели такие были от раскрытия створки, что аж ногу можно было в них опустить. И ты смотрел, как летит самолет. А самолет примерно берет курс с ленинградского аэродрома по Финскому заливу, потом удаляется на большое расстояние от места выброса, разворачивается и потом уже со стороны Финляндии или со стороны Эстонии летит под видом немецкого самолета. Значит, летит он на высоте километра-полтора. Потом опускается примерно на 500–600 метров, моторы переводит на малые обороты и затем дает лампочкой сигнал о том, что сейчас будет сброс. На тебе уже лямка парашюта: вот здесь, на локти подвязана (это делалось по той простой причине, что, прыгая, ты обязательно руки опустишь, и тем самым ты выдернешь малый парашют). Потом он нажимает на кнопку, кронштейн открывается, и ты с доской падаешь вниз.

А как на радиосвязь со штабом выходили?

Со связью у нас было во время войны так: если данные какие-то есть, значит, сразу выходишь на связь. Вот в Финляндии, помню, нас запеленговали. И, кстати, крепко запеленговали. Там получилось так. Была задумана операция с выброской четырех человек, в том числе четвертым был финн. Я уже не помню, как его звали, но помню, что это был здоровый мужик. У него был здоровый автомат. И мы под Лахтой, в Ольгина-мызе, находились и готовились к выброске. Так вот он автомат, а финский автомат — он тяжелый, навскидку так брал и шашечки на телефонных телеграфных столбах разбивал вдребезги. Со вскидки и не целясь разбивал. Мы еще, глядя на него, молчком так про себя подумали: если ты будешь на их стороне, не дай Бог