Адмирал Алексеев весьма тепло простился с ним перед отъездом, ненавязчиво порекомендовав докладывать о проблемах и новациях в столице через лейтенанта Бока.
- Удачи Вам в Петербурге, Михаил Лаврентьевич. Берегите то письмо, что я вам доверил. Его - самому. И только в руки, понятно! Хотя в том, что Вы умеете хранить тайны, я уже имел случай убедиться. Сие не каждому дано-с... И не забудьте, что я Вам сказал: не оступайтесь на мелких столичных соблазнах только, тогда далеко пойдете, любезный. Но если надумаете, - возвращайтесь, достойное место я вам найду. Верные люди мне сейчас ох как надобны...
Адмиралу Макарову всю необходимую информацию, о чем мы говорили, передайте с дороги телеграфом. А еще лучше, при личной встрече. Зная характер Степана Осиповича, чем больше подробностей он будет знать заранее, там меньше будет сразу горячиться, как в Артур приедет. Я, конечно, мешать ему не буду, но важно, чтобы он правильно понимал - враг перед нами совсем не тот, что был шесть-семь лет назад. Одной лихостью нам его не сокрушить.
- Исполню в точности, можете не беспокоиться, Евгений Иванович!
- Ну-с, тогда с Богом, молодой человек. Доброго пути...
Минут через сорок после того как дебаркадер артурского вокзальчика остался где-то позади, растворившись в клубах паровозного дыма, поезд пройдя живописное предгорное дефиле, ритмично пересчитывал стыки приближаясь к станции Инченцзы. Перед окном облюбованного Вадиком купе разворачивался прекрасный вид на подернутую розовой утренней дымкой гладь Печелийского залива. Начинавшийся день обещал быть тихим и солнечным, что нечасто бывает здесь в это время года. Однако Вадик всех этих красот уже не видел. Он уснул богатырским сном, едва успев расшнуровать и скинуть ботинки, и разбудил его лишь привокзальный гомон Ляояна.
Чтобы не скучать в долгой поездке, "проникнуться духом эпохи" и освоить "ять да ижицу", он прихватил у своих артурских знакомых (из "прежней" жизни) четыре тома романов поувесистей. В пути, периодически устраивая себе перерывы в составлении докладов государю-императору и адмиралу Макарову, пускал чтиво в дело. Где-то под Читой, перечитывая, казалось бы, с детства знакомого Жюль Верна, он наткнулся на описание действий журналиста, заблокировавшего доступ конкурентов к телеграфу тем, что передавал в редакцию текст Библии. "Пусть я и ламер в компьютерах, по сравнению с Петровичем", - пронеслось в мозгу Вадика, - "но ведь это же первое описание спам-атаки на траффик"!
После чего он многие последующие пересменки паровозов коротал у станционных телеграфистов, не без оснований полагая, что значительная часть телеграмм, получаемых новым командующим тихоокеанской эскадры по дороге, будут от его скромной персоны... Вадим несколько раз ловил себя на мысли, что не узнает самого себя в теле Банщикова. Он бы никогда не рискнул прорываться на "Манчжуре" мимо более сильного крейсера, он точно не смог бы так спокойно повести себя перед Алексеевым, или набраться наглости на весь этот информационный поток на голову Макарова и самого царя-батюшки. Да он вообще ничего серьезного до сих пор не мог! Но вот, оказавшись в теле человека с более авантюрным складом характера и богатым жизненным опытом, как-то повзрослел и сам...
Из книги воспоминаний Б.И. фон Бока "Записки адъютанта" Спб. "Голике и Вильборг", 1908.
Завтрак у наместника
2-го октября 1903 года, сменяя в полдень дежурного адъютанта при Наместнике Его Величества на Дальнем Востоке, я был изумлен, когда он передал мне, что сейчас должен прибыть из Японии наш посланник барон Розен, и что адмирал Алексеев приказал провести его незамедлительно в кабинет.
Это известие своей неожиданностью вызвало мое крайнее удивление. С введением Наместничества, адмиралу Алексееву были переданы все дипломатические переговоры с Японией, Китаем и Кореей, для чего была создана в Порт-Артуре дипломатическая канцелярия, под управлением Плансона. Всякий приезд наших посланников из упомянутых стран был заблаговременно известен. За ними посылался один из крейсеров, а скучающие артурцы, придираясь к таким случаям, устраивали пышные приемы, как на эскадре, так и в городе. Поэтому было ясно, что приезд барона Розена связан с какой-то таинственной целью.
Незадолго до часу посланник прибыл, и я проводил его в кабинет наместника.
В этот день в Артуре было особенно тихо, потому что накануне начались соединенные маневры армии и флота, и все суда и войска ушли из крепости. Как будто барон Розен был вызван именно в этот день, чтобы не возбуждать в городе лишних разговоров об его приезде.
В час был завтрак, на котором, кроме наместника и Розена, присутствовал только я. Продолжая начатый в кабинете разговор, наместник сказал барону Розену, что его доклад только укрепил в нем уверенность в неизбежности войны. Уверение генерала Куропаткина, посетившего незадолго до этого Японию, в неподготовленности японцев к войне, адмирал объяснял полным незнакомством генерала с японцами.
- Наиболее для меня ценным, - сказал Наместник, - являются донесения большого знатока японцев, капитана 2 ранга Русина, которые всегда только подтверждают мое мнение о неизбежности войны. По лихорадочной деятельности их флота, пребывающего в постоянных упражнениях, слишком очевидна их подготовка к войне с нами. Как быв ответ на это, у нас, под давлением Министра Финансов, ввели вооруженный резерв, выводящий наши суда на много месяцев в году из строя. Далее Наместник жаловался, что на все его донесения о неизбежности войны Петербург остается глухим. Когда он недавно просил об увеличении кредитов на плавание судов эскадры, для сокращения пагубного вооруженного резерва, то получил не только отказ, но и предупреждение, что с приходом на Восток для усиления флота новых боевых судов, срок вооруженного резерва должен быть увеличен, так как кредиты для плавания судов останутся без изменения.
- В результате моему штабу, вместо подготовки к войне, приходится разрабатывать вопрос, насколько, из-за экономических соображений Министерства Финансов, нашим судам придется сокращать свои плавания. Из последнего доклада адмирала Витгефта я вижу, что броненосцам и крейсерам с будущего года, возможно, будет плавать лишь четыре месяца в году, а миноносцам даже только один. Эта экономия не может не погубить боеспособность флота. Не может быть боевого флота без упражнения в маневрировании и артиллерийской стрельбе.
Надо сказать, что введение вооруженного резерва было в то время новизной, изобретенной Главным Морским Штабом ради экономии. Суда стояли в портах, личный состав получал значительно уменьшенное жалование, и не расходовалось на походы угля. Маневрирование и артиллерийская стрельба вычеркивались на это время из жизни команды, и суда пребывали в сонном состоянии.
Далее Наместник говорил, что главным фактором в морской войне является нанесение неприятелю первого удара. Если мы этого не сделаем и будем выжидать его со стороны японцев, то война может перекинуться на сушу и быть весьма длительной из-за нашей одноколейной Сибирской железной дороги, провозоспособность которой ничтожна.
Высказав всё это, Наместник смолк. Через некоторое время он, перейдя из-за присутствующих лакеев на французский язык, сказал: - Вы понимаете, барон, причину вашего срочного вызова мною, и я должен вас предупредить, что я даже допускаю возможность вашего невозвращения в Японию. Упомянутый мною "первый удар" должен быть нанесен нами. Барон Розен, как старый дипломат, хладнокровно воспринял эти слова и лишь прибавил, что война, конечно, неминуема.
Далее Наместник начал развивать свою мысль о начале военных действий: наш флот должен был на следующий день выйти к берегам восточной Кореи, миноносцы произвести минную атаку на суда японского флота и затем соединиться с флотом в Мозампо. Завтрак подходил к концу. Вставая, Наместник обратился ко мне:
- Сделайте распоряжение о немедленном прекращении маневров; судам вернуться в Порт-Артур и приготовиться к окраске в боевой цвет.
Через некоторое время я был вызван Наместником в кабинет ив присутствии барона Розена получил от него для зашифровки текст телеграммы Государю Императору. Содержание депеши было о желательности немедленного объявления войны, дабы предупредить таковое со стороны Японии.
В срочных случаях ответы на телеграммы получались через четыре часа, но прошло уже десять часов, а ответа всё не было. Наместник нервничал, неоднократно вызывая меня, прося запросить дипломатическую канцелярию об ответе. Наконец, около четырех часов утра Плансон принес расшифрованную телеграмму для доклада.
Телеграмма была подписана главноначальствующим по делам Наместничества контр-адмиралом Абаза. Смысл ее был тот, что Государь Император не допускает возможности Великой России объявлять войну маленькой Японии. В конце депеши Наместник вызывался в Петербург для личного доклада Государю.