Тем временем на Бендлерштрассе начали собираться другие ведущие участники заговора: генерал Людвиг Бек (бывший долголетний начальник Генерального штаба вермахта и кандидат заговорщиков на пост главы государства), фельдмаршал Эрвин фон Вицлебен (который должен бы/t возглавить Вооруженные силы), генерал Эрих Хепнер (намеченный преемником Фромма), граф Хельдорф, Готфрид Бисмарк и другие. Многие из них затем ушли - некоторые возмущенные, все встревоженные, так как они видели, что царит все большая неразбериха и никто не знает, что делать дальше. Бек и Штауфенберг продолжали требовать от различных штабов, чтобы те последовали примеру Берлина, однако безуспешно. Нои в самом Берлине они теряли инициативу: танки из Крампница пришли и ушли; главная радиостанция была взята и оставлена; гвардейский батальон бросился было занимать правительственные учреждения, но остановился на полпути. Из членов высшего нацистского руководства в тот день в Берлине находился только Геббельс, он и спас положение. Когда майор Отто Ремер, многажды награжденный командир гвардейского батальона, явился арестовать Геббельса по приказу коменданта города генерал-лейтенанта фон Хазе, Геббельс соединил его с Растенбургом, лично с Гитлером, и тот, немедленно произведя Ремера в полковники, приказал ему отправиться на Бендлерштрассе и восстановить там порядок. Но ко времени его прибытия путч там уже кончился. Действительно, за эти часы верные Гитлеру офицеры захватили здание, освободили Фромма и арестовали заговорщиков. Генералу Беку было позволено покончить с собой, и после того, как он сделал две неудачные попытки, его прикончил унтер-офицер. Ольбрихт, его начальник штаба полковник Мерц фон Квирнхайм, Штауфенберг и его адъютант Хафтен после фарсового военно-полевого суда были отведены во двор и расстреляны при свете фар. Тяжело раненный в потасовке Штауфенберг нашел в себе силы крикнуть: "Да здравствует наша святая Германия!" Трупы сначала похоронили на кладбище, но на следующий день по приказу Гитлера их эксгумировали, сорвали с них форму и ордена и кремировали, рассеяв пепел по ветру.
Несколько месяцев назад Лоремари сказала мне, что она однажды посетила генерала Ольбрихта во время одной из ее роковых вербовочных операций, поскольку она слышала, что он "положительный элемент". Он, конечно, не среагировал на ее намеки. Однако он строго доверительно сообщил ей, что у него хранятся мешки с более чем 30 тысячами писем от немецких солдат, взятых в плен в Сталинграде в 1943 году, но что Гитлер приказал их сжечь. Официально говорилось, что в этой "доблестной" битве не выжил никто. Хотя и от одного из ее собственных братьев не было вестей со времени Сталинграда, Ольбрихт, как она его ни умоляла, не дал ей взглянуть на письма.
Мария немного знала Штауфенберга, так как с ним был в большой дружбе кто-то из ее двоюродных братьев. Она дрожит за их судьбу. Я познакомилась с молодым Хафтеном у Адама Тротта месяца два назад. Однажды вечером, когда я ужинала у Адама одна, влетел кудрявый симпатичный молодой капитан, представился и вытащил Адама из комнаты. Они сидели уединившись довольно долго. Впоследствии Адам интересовался, какое впечатление он на меня произвел. Я ответила: "Типичный заговорщик, про таких читаешь в книжках для детей". Я тогда не знала, какая у него роль. Теперь у Марии я все время думала о Готфриде и Адаме. Оба вчера в то или иное время были на Бендлерштрассе. Станет ли это известно? Мне же следует постоянно притворяться удивленной, даже озабоченной, но не испуганной...
Мисси ошибалась. На самом деле Адам фон Тротт, Алекс Верт и Ханс-Бернд фон Хафтен провели день в главном здании Министерства иностранных дел на Вилъгелъмштрассе, которое они должны были захватить в случае успеха путча.
Позже вечером за мной заехал Перси Фрей. Так как мне было не до ужина, мы поехали в Грюневальдский лес, вышли из машины и гуляли. Я пыталась объяснить ему, какая это ужасная, огромная трагедия. Когда он наконец проникся, он был потрясен и исполнен сочувствия. До тех пор он тоже верил в официальную версию, а именно, что все это дело рук кучки авантюристов.
Я просто должна видеть Адама. Но хотя мы договорились встретиться сегодня, я пока не смею ему звонить.
Суббота, 22 июля.
Сегодня утром все газеты вышли с обращением, в котором предлагается миллион марок любому, кто укажет местонахождение человека namens Goerdeler ["по имени Герделер"]. Слава Господу! Это значит, что он еще на свободе.
Прошел слух, что жену и четверых детей Клауса Штауфенберга также убили. Она была урожденной баронессой фон Лер-хенфельд и крестницей Мама, так как ее родители перед Первой мировой войной жили в русской Литве.
За считанные дни после неудавшегося переворота в соответствии с недавно введенной практикой Sippenhaft (ареста всех родных) были арестованы не только жена и дети Штауфенберга, но также его мать, теща, братья, двоюродные братья, дядья, тетки (и все их жены, мужья, дети).
Обращаясь к нацистским гауляйтерам в Позене 3 августа, Гиммлер так оправдывал репрессивные меры против родственников: "Пусть никто не говорит нам, что это большевизм. Нет, это не большевизм, это древний германский обычай... Когда человека объявляли вне закона, то говорили: этот человек предатель, у него дурная кровь, в ней живет предательство, она будет вытравлена. И... вся семья, включая самых отдаленных родственников, истреблялась. Мы разделаемся со Штауфенбергами вплоть до самых отда/генных родственников... "
Зайдя сегодня утром к Джаджи Рихтеру, я застала там старшего Хафтена, Ханса-Бернда (нашего бывшего старшего кадровика). Он сидел у себя за столом и ел вишни из бумажного мешочка. А его брата накануне застрелили как собаку! Он улыбнулся мне и заговорил так, как будто ничего не произошло. Когда он вышел, я спросила Джаджи, знает ли он о брате. Джаджи сказал, что знает. Сам Джаджи выглядел встревоженным и опечаленным, но, конечно, совсем не так, как если бы он узнал правду об Адаме Тротте.
Я прошла в комнату Адама. Он был там с одним из своих помощников. Когда помощник ушел. Адам бросился на диван и, показав себе на шею, сказал: "Я в этом вот по куда!" Он выглядел ужасно. Мы разговаривали шепотом. Видя его, я мучилась еще больше. Я сказала ему об этом. Он сказал: да, но для меня это, как если бы я потеряла любимое дерево в своем саду, а для него потеряны все надежды. Зазвонил интерком: его желал видеть наш начальник д-р Сикс. Мы условились встретиться вечером. Я оставила записку его секретарше, в которой писала, что буду ждать его звонка.
Зайдя к Марии Герсдорф, я сказала ей, как волнуюсь за Адама. "Почему же? - спросила она. - Ведь он едва знал Штауфенберга, разве нет? Нет, я уверена, что он не глубоко замешан". - "Да, - сказала я, - совсем не замешан".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});