Шикотенкатль открыл было рот, но Кортес поднял руку, призывая к тишине, и оба индейца замолчали.
— Друзья мои, — обратился он к послам из Мешико. — Я очень рад пониманию и заботе о нас, которые проявляет великий Мотекусома. Окончательный ответ я смогу дать ему только после того, как сам войду в столицу Талашкалы, потому прошу вас не покидать нас до тех пор. Любезный Шикотенкатль, я готов принять ваше предложение, но горечь одолевает меня, когда я вспоминаю недавние нападения. Непостоянство людей и ненадежность мира не дают моему сердцу обрести покой и веру.
Выслушав перевод, Шикотенкатль приложил руку к сердцу и клятвенно пообещал, что нападений больше не будет, а он сам, его сын и все люди, пришедшие с ним, могут сопровождать испанцев и остаться с ними рядом все время их пребывания в столице.
Ромка вздрогнул. Раньше ему казалось, что само понятие «заложники» жителям этих земель незнакомо. То ли они быстро учатся, то ли талашкаланцы более других поднаторели в военной хитрости. Но в любом случае это было довольно опасно — а ну как индейцы начнут захватывать испанцев и чего-то требовать за их освобождение?
Вперед снова выступил один из мешиков. С нескрываемой злобой поглядывая на Шикотенкатля, он намекнул, что богоподобного Кортеса и его воинство хотят заманить в ловушку, а если непобедимый и неустрашимый все же пойдет в Талашкалу, то он нижайше просит повременить хотя бы неделю, пока они пошлют кого-либо к Мотекусоме и получат его ответ.
Немного подумав, Кортес кивнул.
— Хорошо, великий посол государства Мешико, — ответил он. — Мы подождем, пока гонец отправится к великому Мотекусоме и вернется с ответом. А теперь я попрошу доблестного Шикотенкатля-сына возглавить людей, возвращающихся в город, а многомудрого Шикотенкатля-отца — быть нашим гостем до возвращения послов.
Мешики немедленно приступили к обустройству лагеря. Они засуетились, раскатывая полотнища шатров, выкладывая каменные очаги и таская воду.
Кортес подозвал Альварадо.
— Дон Педро, — тихо проговорил он ему в ухо. — Отправьте в Вера-Крус надежного человека. Пусть он расскажет Эскаланте обо всех наших победах и успехах, то же скажет тотонакам и добавит, что я прошу друзей устроить всеобщее празднование. Да пусть захватит с собой подарков, сколько сможет взять. А меня унесите. Не хочу, чтоб меня стошнило прямо на глазах у новых подданных.
Лес просыпался. Тяжелый ночной дух растворялся в утреннем свете. Листья стряхивали с себя капли ледяной росы. Разноцветные птички расправляли крылья, расчесывали клювиками перья и пробовали охрипшие за ночь голоса.
Прикрывая рукой срамное место, чтоб не хлестнуло веткой или не зацепило корягой, Мирослав пробирался по чащобе, размышляя о вечном. Вот если идешь по лесу в портках, то та же ветка или коряга может нанести естеству не меньший урон, а почему-то не боязно. Впрочем, сейчас было бы поделом ему! Доигрался, касатик, вот и пришлось сбегать из лагеря, попутно дав по голове самому капитан-генералу. Неаккуратно получилось. Возвращаться в испанский лагерь смерти подобно. Кортес, конечно, не станет рассказывать всем и каждому, что женщина изменила ему с диким слугой с востока, но найдет способ поквитаться.
Хотя, признаться, гнев Кортеса его беспокоил мало. Сурового воина волновала судьба парня, порученного ему. Конечно, Ромка возмужал, стал умнее и постоять за себя может. Но молод он еще, слишком горяч. А сейчас что ни день, то драка с пальбой. Как тут присмотришь, когда ходу к нему нет? Даже ножа нет, не говоря уж обо всем прочем. Надо поискать хоть талашкаланский меч или дубину с острыми осколками.
Ладно, сначала надо себя обустроить, потом и о дальнейшем подумать. Он внимательно высматривал подходящее дерево и наконец заприметил одно, похожее на пальму, на самом берегу ручейка, весело журчащего в траве.
— Матерь божья! Ты посмотри на это. — Мускулистый детина с короткой окладистой бородкой толкнул в бок своего спутника, до горла закутанного в глухой плащ, и протянул ему небольшую подзорную трубу. — Глазам поверить не могу!
Высокий выпростал из-под плаща руку в черной перчатке, взял трубу и прильнул к окуляру.
— В чем мать родила! Гол как сокол.
— Уже не совсем. Одежу мастерит.
— У него даже ножа с собой нет.
— Надо его прихлопнуть, пока он тут с голым задом!..
— Не горячился бы ты. Парня вон тоже собирался в два счета, а на деле что вышло? Хорошо, что он тебе в ногу попал, а не еще куда.
— Это случайность была, — надул губы детина. — Повезло просто. Он в меня шпажкой своей исподтишка ткнул, когда я с другими разбирался. Давай сначала этого шлепнем, а потом уж до парня доберемся и до папаши его.
— Ладно, действуй. Поосторожнее там.
— Не извольте беспокоиться.
Детина отвесил шутовской поклон, поправил на ремне кривую саблю, проверил, легко ли выходит из-за голенища небольшой нож, и заскользил вниз по склону.
Мирослав наскоро обмыл в ручье лицо и плечи, накрутил на бедра самодельную повязку и стал присматривать подходящий стволик. Он выгнул дугой одно деревце, помял в пальцах кору другого и наконец остановил внимание на смолистом звенящем стволике с шапкой листьев на самой маковке.
Мирослав захрипел, выдернул из земли белесые черви корней, переломил ствол у основания, оторвал вершки и со свистом рассек воздух получившимся шестом. Теперь надо бы обточить концы о камень, на костерке обжечь, а потом хоть на медведя, хоть на человека.
Воин замер. Шестым или седьмым чувством он уловил присутствие чужой недоброй воли. Крутанув палку, Мирослав пристроил ее вдоль руки, как показывал когда-то щуплый узкоглазый мастер, и огляделся. Ни души.
«Заметил? — мелькнуло в голове у притаившегося в кустах мускулистого человека с окладистой бородой. — Вроде нет, смотрит в другую сторону. Но что-то его встревожило!»
Чем дольше он смотрел на рельефно перекатывающиеся под кожей мускулы, спокойную повадку и уверенные движения русича, тем меньше ему нравилась собственная затея. Но делать нечего, сам напросился.
Мирослав не видел врага, но чуял, что тот совсем рядом. Он покрепче перехватил палку за середину, чтобы метнуть ее на манер дротика либо отбить копье или камень. Он был уверен в том, что это будет не пуля. Его чуткие ноздри не улавливали характерного запаха тлеющего фитиля.
Из кустов, торчащих на той стороне ручья, медленно поднимался человек. Он высился, рос. Разворачивались холмистые плечи, могучие руки с пудовыми кулаками. Раздвигая молодую поросль, бугрились мускулами мощные кривоватые ноги.