или спросить, почему я другому обещалась. Что теперь говорить? — вздохнула она. — Иголки как не было, так и нет.
Она глянула на меня, что-то прочитала в моем выражении лица, и в ее взгляде появилась надежда.
— Или есть? — переспросила она.
Я едва заметно кивнула.
Василиса зажала рот, сдерживая жалобный девчачий скулеж. Ее ощутимо трясло, и она не пыталась вытирать льющиеся безостановочным потоком слезы.
— Погоди, я сейчас, — попросила она хрипло и глухо.
Потом торопливо засеменила куда-то вглубь покоев, стараясь не потревожить крепко спящего Никиту. Она вернулась быстро, решительно сжимая в руках знакомые мне пустые скорлупки.
— Хорошо, что ты прихватила их с собой, — улыбнулась Василиса, кладя половинки яйца возле моей клетки. — Если сложить их вместе, они откроют портал к заветному дубу. Отыщешь на пустоши Леву. Если немертвые до него не добрались, он подскажет, как Ивана вернуть. Или как-нибудь сама справишься.
Я потрясенно слушала ее и не понимала, что она задумала, вернее, просто отказывалась принять. Но она уже тянулась к нижнему замку.
— Нет, не надо, не смей!
Забыв об осторожности, я закричала так громко и отчаянно, что, вероятно, услышали немертвые на пустоши, а Никита недовольно заворочался на софе.
— Я все равно собиралась тебя освободить, — торопливо, словно оправдываясь, проговорила Василиса. — Хотела, чтобы ты спасла Ваню и Леву, и вы вернулись в Явь. Теперь вижу, что и для меня остается пусть небольшой, но шанс.
— А ты Бессмертного, как Никиту, обольстить не можешь? — спросила я без особой надежды.
— Думаешь, я не пробовала? — всхлипнула Василиса. — Неподвластен он женским чарам.
— Может, потому что иглы у него нет? — нервно пошутила я, пытаясь за скабрезностью спрятаться от отчаяния.
— Да кто его знает? — пожала плечами Василиса. — Он за все время нашей так называемой помолвки ко мне и не прикоснулся. Даже когда я исцельницу еще не выткала.
— Ты меня, можно сказать, успокоила, — вспоминая свои переживания насчет участи пленницы, сморозила я еще одну глупость, но бледные губы подруги осветила улыбка.
— Я освобожу тебя, а потом вы с Левой и Иваном найдете иглу и вытащите меня.
— Ни один человек не в состоянии такую муку выдержать, — взмолилась я в надежде, что она передумает.
— Так я все же не совсем человек, — печально улыбнулась Василиса. — Попрошу заступничества у деда-Водяного. Авось переживу все, как лягушка или рыбка.
— У нас есть живая и мертвая вода, — сведенными судорогой губами проговорила я.
— Для Вани с Левой оставь, — напутствовала меня Василиса. — Это заклятье снимет только мой обручальный перстень, который хранится у трех Прях на острове Буяне. Добыть его сможет лишь тот, кто судьбой назначен мне в мужья.
— А как же кольцо Константина Щаславовича? — не поняла я, указывая на ее изуродованный постылым подарением палец.
— Так я потому и не могу его носить, — пожала плечами Василиса. — Если все пройдет, как задумали, глядишь, еще свидимся, а нет, хоть к деду на озеро вернусь. Прости, Маш, и не поминай лихом.
Она отошла, чтобы открыть балкон, еще немного поколдовала над Никитой, потом вернулась и решительно отомкнула первый засов.
Многострадальные ноги, словно на них надели сапоги из прозрачного стекла или пластика, покрылись коркой льда. Василиса задрожала всем телом, задышала часто и прерывисто, проверяя обозначившиеся на шее и запястьях путы, затем взялась за второй замок.
Я замерла в ужасе, жалея, что не могу облегчить или хотя бы разделить ее жуткую участь. Когда лед дошел до пояса, Василиса уже не могла сдержать крик: холод рвал сосуды и выгибал в суставах кости, Путы впивались в шею удушающим захватом, но она их даже уже не чувствовала. Слезы градом катились из ее глаз, в которых радужку почти полностью занимал расширившийся от боли зрачок.
— Вася, Васенька, — взывала я к ней, не имея возможности даже прикоснуться.
А ведь, если бы Никита вместо того, чтобы праздновать труса, отправился на пустошь, этой жуткой участи подруга смогла бы избежать. Да и он бы вряд ли пропал. На миг перед глазами встала дивная картина, как из старых сказок: три доблестных витязя спасают томящихся в заточении принцесс. Увы, Никита выбрал сторону, и теперь, когда чары Василисы ослабли, он, едва пробудившись, принялся отрабатывать свой хлеб.
— Стой! Куда? — завопил он, спросонья кидаясь к моей клетке в твердом намерении помешать мне, оправдав оказанное ему доверие.
Но Василиса уже открыла третий засов, и я, мигом обратившись, выпорхнула из клетки, подобрала скорлупки и устремилась на балкон, пока Никита не опомнился и не захлопнул дверь. До того, как скованное ледяной коркой лицо Василисы превратилось в жуткий оскал страдания, я успела увидеть на ее губах прощальную улыбку. Сердце рвалось у меня в груди, но я сложила крылья и спикировала вниз, туда, где уже различала простертое среди строительного хлама и арматуры изломанное тело Левы.
Глава 24. Секрет жар-птиц
— Лева, миленький, держись! — по-птичьи клекотала я, рассекая крыльями воздух, казавшийся тягучим и неподатливым, точно смола.
Уже с высоты своего полета я видела, что Лева не только жив, но и находится в сознании. Во время падения ему непостижимым образом удалось перевернуться и достать свирель. Призвать духов он, правда, не успел, да и приземлился прямиком на разбитые бетонные блоки, из которых в разные стороны торчали ржавые прутья. Хотя Лева сгруппировался, сберегая голову и кисти рук со свирелью, а медвежья безрукавка, наговорное подарение деда Овтая, лучше любой брони защитила внутренние органы и позвоночник, ноги он переломал в нескольких местах. Да еще и при приземлении один из прутов, точно копье, пронзил рубаху и руку в районе плеча.
На этом клятом пруте бедный Лева висел, нанизанный, как на вертел, не в состоянии пошевельнуться, не говоря уже о том, чтобы освободиться. И все равно он продолжал играть, не давая немертвым приблизиться на расстояние броска.
Мерзкие твари клацали клыками, тянули вперед истекающие ядом и кислотной слюной жала и жвала, выжидая, пока у игреца закончатся силы, пока он потеряет сознание и выронит свирель. Лева это прекрасно понимал, и, хотя уже не надеялся на помощь духов и давно отчаялся покинуть это проклятое место, упрямо цеплялся за последний огонек надежды и жизни.
— Лева, держись!
От сияния моего оперенья тех немертвых, которые сразу не сгорели дотла, сдуло, как хорошим грозовым ветром. Я не собиралась тратить на них драгоценное время, поэтому, невзирая на боль, не стала полностью обращаться. Способности летуньи могли мне сослужить еще одну важную службу, поскольку без помощи домкрата или болгарки освободить возлюбленного я бы все