А может быть, неутоленность это и есть неизбывная энергия жизни, ее вдохновение?
Вспомни старый самолет. И теперь, всеми забытый, он неотрывно смотрит в тускло сияющее, царственно великолепное ночное небо, готовый в любую минуту покинуть земную твердь ради вот этой неохватной, неизбывно манящей небесной пустыни…
Твоя надежды могут быть столь же тщетны, но, пока ты жив – и ночное небо, и утренняя степь, и любимая женщина неизменно будут заставлять тебя тосковать, восхищаться.
– Мы восхищены вами, Борис Михайлович, – с какой-то не по возрасту застенчивой улыбкой сказал Журавлев, когда Долотов с Гаем пришли обедать в заводскую столовую и оказались за одним столом с гидравликом.
Сначала говорили о бустерах, насосах, о том, что «гидравлика – это жизнь летчика», о молодых девушках, у которых вдруг обнаруживается болезнь вестибулярного аппарата, и наконец о посадке и о том, какое впечатление она произвела на пассажиров. «Вы проявили редкое сочетание способностей: совершенное владение техникой и самим собой».
– Слышь, Гай? – говорил Долотов. – Сподобился, а?
Гай хлопал Долотова по плечу и молчал.
И все-таки похвала Журавлева была приятна, как напоминание о хорошо сделанной работе – первой хорошо сделанной работе после возвращения из Лубаносова.
22
Самолет, на котором летают, непохож на те, что стоят на «приколе». Самолет, на котором летают изо дня в день, вызывает уважение, как и всякий, кто умеет работать. Именно таким предстал перед глазами Долотова дублер, подготовленный к первому вылету после установки опытных двигателей. К этому времени Долотов «подтвердил класс» – разделался с внеочередной проверкой его профессиональной состоятельности. Первым инспектировал Гай-Самари.
– Ох и покуражусь я над тобой, боярин! – говорил он, делая зверское лицо.
– Чем не потрафил, ваше степенство?
– А кто меня надысь уделал, а?
– Выходит, за непочтение к начальству?
– А как же! Блюсти амбицию для начальства – первое дело!
– Авторитет, Гай.
– Это уж кто как понимает, в размер души.
Но если к полетам с Гаем Долотов относился как к необходимой формальности, то рядом с Боровским держал ухо востро. «Корифей» проверял Долотова «с методическим уклоном» и, сидя в правом кресле С-14, ни единым жестом не обнаруживал, какое впечатление производит на него работа Долотова, – до тех пор, пока эти полеты не были закончены и Боровский не сделал соответствующую запись в летной книжке проверяемого. Оценки были такими, что лучшего и не желать.
– А он не вредный мужик, Боря? – заметил Гай-Самари.
«Чего кое о ком не скажешь», – подумал Долотов, вспоминая свое недавнее отношение к Боровскому.
– И это все? – Долотов прочитал задание в полетном листе и посмотрел на Ивочку.
– Борис Михайлович, ради бога! – взмолился Белкин, приложив руку к сердцу. – На более того, что обозначено! Взлет, набор высоты, опробование работы двигателей и управления. И все! Ограничения по скорости, по двигателям остаются прежними. Торопиться здесь, как правильно сказал товарищ Разумихин, все равно что подталкивать маятник часов: занятие доступное, результаты сомнительны!
На обратном пути из Средней Азии Белкин заикнулся было Руканову, что они с ним ошиблись в предположениях о причине катастрофы; Володя с недоумением поглядел на Ивочку.
– Это вы ошиблись, – сказал Руканов, делая ударение на «вы».
Уловив это ударение, Белкин понял, что среди проигравших не бывает согласия, и теперь занимался дублером с таким рвением, что удивлял не только Долотова, но и Пал Петровича.
– Лиха беда начало! – то и дело повторял Ивочка, провожая Долотова на самолет. – Лиха беда начало…
Лиха беда… Два года испытаний, несколько сотен полетов, бесконечные претензии к конструкторам, длинные перечни доработок, стремление сделать все, что «просит» самолет, и вот не только у Белкина, но едва ли не у всех на базе такое впечатление, будто все нужно начинать заново.
Небо было нарядным. Солнце укрывалось за ярко-белыми кучевыми облаками, и из-за этих раскинувшихся по всему небу светящихся облаков пространство над землей казалось ощутимо прозрачным, приветливым.
Обрядившись у стремянки в защитный шлем, Долотов забрался в кабину и пристегнулся. Отрегулировал натяжение ремней, шевельнул плечами, подвигал руками. Педали подогнаны как раз впору. «Это Пал Петрович. Запомнил, как мне надо…»
Теперь опустить крышку кабины, иначе едва начнешь предполетные включения, как на табло загорится сигнал: «Не готов к взлету!»
Так. Здесь все. Займемся автоматами защиты сети (АЗС), подключающими самолетные системы к источникам тока. Их тумблеры на одном щитке и связаны планками, так что можно включать целыми пакетами.
Теперь все остальное.
Белкин как-то сказал: «Зачем вы включаете даже то, что вам не нужно в этом полете?» Логично… Но если бы он со своей логикой посидел на моем месте, он бы помалкивал. Он бы понял, что, если я включаю все, мне ничего не стоит заметить, когда что-нибудь отключится. Я сразу увижу, если вырубит какой-нибудь АЗС, потому что все рычажки тумблеров наклонены в одну сторону. А когда один вниз, другой вверх – поди разберись, что отключилось.
Все, кажется… Теперь запустим двигатели, проверим работу всего того, что можно проверить. Пал Петрович, Наверное, занимался самолетом… Ну, да береженого бог бережет.
Сначала включим подкачивающие топливные насосы, иначе с тобой случится то же, что с тем парнем, который бросил С-04, решив, что двигатели заглохли сами, а у него просто не были включены насосы, которые перекачивают – топливо из крыльев баков. С тех пор и установили сигнал: «Включи насосы!»
Долотов протянул было руку, чтобы включить ВСУ, но вспомнил, что не запросил разрешения на запуск двигателей.
– Вас понял, запуск paзрешаю! – тут же отозвались с КДП.
Засвистела ВСУ, затем дохнул дымом и заревел левый двигатель. Вместе с ним встрепенулось и сосредоточенно зачастило сердце.
Так. Ладно. Начнем с гидравлики. Управление на первой системе… После смещения ручки давление падает – жидкость перемещается из емкости, где расположены датчики приборов, в исполнительные агрегаты. Затем давление резво восстанавливается. Значит, в порядке. Теперь – вторую. Работает.
На табло предупреждений горит лампочка – недостаточное давление в гидроаккумуляторах, которые обеспечивают аварийное торможение: нужно довести давление до двухсот атмосфер.
Так. Здесь все… Еще раз проверим бустера – гидроусилители.
На дублере они необратимые. Если обратимые снимают часть усилий на ручке управления, то необратимые – все усилия. Однако человеку свойственно воспринимать эволюции самолета как следствие приложения собственных сил, необходима связь между напряжением мышц и поведением машины. Человек должен не только управлять ею, но и ощущать управление. Иначе оборвется весьма действенное убеждение в его власти над машиной. А чувство власти – состояние повелительное, невозможное без уверенности, что машина подчинена не твоей должности, а твоему умению. Вот почему конструкторы в любом случае заставляют ручку перемещаться с определенным усилием.