Читать интересную книгу Первородный грех - Филлис Джеймс

Несколько секунд — а казалось, гораздо дольше — она молчала, потом заговорила без всякого выражения, словно читала заученный наизусть прозаический текст: «То, что я собираюсь сделать, в твоих глазах будет выглядеть грехом. Пожалуйста, пойми, что то, что ты считаешь греховным, для меня естественно и правильно. Мы с тобой выбрали разные дороги, но и та и другая ведут к одинаковому концу. После нескольких лет колебаний я, во всяком случае, безусловно, выбираю смерть. Постарайся не слишком долго горевать обо мне. Горе — всего лишь потакание себе. Лучшей сестры, чем ты, я бы и пожелать не могла».

— Вы это хотели услышать, коммандер? — спросила она. — Вряд ли это может иметь отношение к вашему теперешнему расследованию.

— Нам приходится рассматривать все, что происходило в Инносент-Хаусе в течение нескольких месяцев до смерти Жерара Этьенна, поскольку это может иметь какое-то — пусть самое отдаленное — отношение к его смерти. Самоубийство вашей сестры в том числе. Судя по слухам, ходящим в лондонских литературных кругах, да и в самом Инносент-Хаусе, именно Жерар Этьенн довел ее до этого. Если это так, то ее друг, особенно близкий друг, мог пожелать ему зла.

— Я была самым близким другом Сони, — ответила она. — У нее не было близких друзей, кроме меня. А у меня не было причин желать зла Жерару Этьенну. Я находилась здесь весь тот день или вечер, когда он умер. Это факт, который вы можете легко проверить.

— Я вовсе не хотел сказать, что предполагаю, что вы сами, сестра, имеете какое-то касательство к смерти Жерара Этьенна, — возразил Дэлглиш. — Я спрашиваю, не знали ли вы какого-то другого человека, близкого вашей сестре, которого могло возмутить то, как она умерла?

— Никого, кроме себя самой. Но меня возмутило то, как она умерла, коммандер. Самоубийство — это предельное отчаяние, предельное отвержение Божьего милосердия, абсолютный грех.

— Тогда, быть может, он получит абсолютное прощение, сестра, — тихо произнес Дэлглиш.

Они дошли до конца первой дорожки, вместе спустились по ступеням и повернули налево. Неожиданно она сказала:

— Не люблю розы осенью. Они по самой сути своей — летние цветы. Особенно угнетают декабрьские розы, с коричневыми пожухлыми бутонами посреди путаницы колючих стеблей. Не выношу ходить здесь в декабре: розы, как и мы, не знают, когда надо умереть.

— Однако сегодня мы можем поверить, что все еще стоит лето, — возразил Дэлглиш. Он помолчал, потом продолжил: — Я полагаю, вам известно, что Жерар Этьенн умер от отравления угарным газом, в той же комнате, что и ваша сестра. Не похоже, что в его случае это было самоубийство. Смерть могла наступить в результате несчастного случая, от засорения дымохода, вызвавшего неправильную работу газового камина. Но нам приходится рассматривать и третью возможность — что камин был специально кем-то испорчен.

— Вы хотите сказать, что Жерар Этьенн был убит? — спросила она.

— Этого нельзя исключить. Я хотел бы теперь спросить вас, не считаете ли вы возможным, что ваша сестра могла что-то сделать с камином? Я не хочу сказать, что она замышляла убить Этьенна. Но не могла ли она сначала задумать так убить себя, чтобы это выглядело как естественная смерть от угара, а потом решила сделать иначе?

— Как вы можете ждать от меня ответа на этот вопрос, коммандер?

— Вопрос не очень по адресу, но я не мог его не задать. Если кого-то будут судить за убийство, защита скорее всего такой вопрос задаст.

— Если бы Соня побеспокоилась о том, чтобы ее смерть выглядела как несчастный случай, это избавило бы многих других от тяжких переживаний. Но самоубийство редко так выглядит, — сказала она. — В конечном счете ведь это — акт агрессии, а какой смысл в агрессии, если она никому, кроме тебя, не приносит вреда? Не так уж трудно сделать так, чтобы самоубийство выглядело как смерть от несчастного случая. Я могла бы придумать множество способов, но в них не входит порча газового камина и засорение дымохода. Не думаю, что Соня вообще знала, как это делается. Всю жизнь она не очень разбиралась в технике, зачем ей было делать это перед смертью?

— А письмо, которое она вам послала? В нем не говорилось о причине, не было объяснений?

— Нет, — ответила она. — Ни причины, ни объяснений.

Но Дэлглиш продолжал спрашивать:

— Предполагается, что ваша сестра покончила с собой из-за того, что Жерар Этьенн сказал ей, что ей придется уйти. Вы считаете, это похоже на правду? — Сестра Агнес не ответила, и, подождав с минуту, он спросил мягко, но настойчиво:

— Вы ведь ее сестра, вы хорошо ее знали. Вас такое объяснение может удовлетворить?

Монахиня повернулась к нему и впервые взглянула ему прямо в глаза.

— Этот вопрос имеет отношение к вашему расследованию?

— Может иметь. Если мисс Клементс стало известно что-то такое об Инносент-Хаусе или о ком-то, кто там работает, что-то настолько ее огорчившее, что способствовало ее уходу из жизни, это «что-то» может также иметь отношение к смерти Жерара Этьенна.

Она снова взглянула ему в лицо.

— Ставится вопрос о возобновлении дела о том, как умерла моя сестра? — спросила она.

— Официально? Ни в коем случае. Нам известно, как умерла мисс Клементс. Мне бы хотелось знать — почему. Но заключение коронера было правильным. В соответствии с законом дело считается законченным.

Они молча шли по дорожке. Казалось, сестра Агнес раздумывает, как вести себя дальше. Он ощутил, а может быть, вообразил, как напряжены все мышцы — от плеча до кисти — на ее руке, на миг коснувшейся его собственной. Когда она заговорила, голос ее был хриплым:

— Я могу удовлетворить ваше любопытство, коммандер. Моя сестра покончила с собой потому, что два человека, которые были ей дороги больше всех на свете, может быть, единственные, на самом деле ей дорогие, покинули ее. Покинули ее навсегда. Я ушла в монастырь за неделю до ее смерти. Генри Певерелл ушел из жизни на восемь месяцев раньше.

До этого момента Кейт не произнесла ни слова. Теперь она спросила:

— Вы хотите сказать, что ваша сестра была влюблена в Генри Певерелла?

Сестра Агнес взглянула на нее так, будто только что обнаружила ее присутствие. Затем она снова отвернулась, еще плотнее прижала руки к груди и сказала с едва заметным содроганием:

— Соня была его любовницей последние восемь лет его жизни. Она называла это любовью. Я называла это наваждением. Не знаю, как это называл он. Они никогда вместе не бывали на людях. По его настоянию их связь держалась в глубочайшем секрете. Комната, где они занимались любовью, — та самая, где она умерла. Я всегда знала, когда они бывали вместе. В те вечера, когда она задерживалась в издательстве. Когда она возвращалась домой, я чувствовала на ней его запах.

— Но зачем такая таинственность? — возразила Кейт. — Чего он боялся? Он не был женат, она — не замужем. Оба — взрослые люди. Кому какое дело до этого, кроме них самих?

— Когда я задала ей этот вопрос, у нее уже был готов свой собственный ответ. Скорее — его собственный. Она сказала, что он не собирается снова вступать в брак, что он хочет остаться верным памяти жены, что ему неприятна самая мысль о том, что его личные дела станут предметом издательских сплетен, что их отношения огорчат его дочь. Она принимала все его оправдания. Ей было довольно, что он вполне очевидно нуждается в том, что она может ему дать. Разумеется, все могло быть гораздо проще: она удовлетворяла его чисто физическую нужду в ней, но была недостаточно молода, недостаточно красива, недостаточно богата, чтобы вызвать у него желание на ней жениться. И я думаю, что для него таинственность добавляла остроты их отношениям. Может быть, ему нравилось унижать ее, проверять, где предел ее преданности, красться наверх, в эту убогую комнатенку, словно какой-нибудь викторианский хозяин, услаждающий горничную. Меня больше всего расстраивала не греховность этих отношений, а их вульгарность.

Дэлглиш не ожидал такой искренности, такой открытости. Но возможно, это было не так уж удивительно. Должно быть, она многие месяцы вынуждена была выдерживать взятый на себя обет молчания, но теперь, перед двумя незнакомыми людьми, с которыми ей скорее всего никогда больше не придется встречаться, дала волю накопившейся горечи.

— Я всего на полтора года старше Сони, мы всегда были очень близки. Он все разрушил. Она не могла сочетать и то и другое — свою веру и свою любовь к нему. Так что она предпочла его. Он разрушил наше доверие друг к другу. Какое могло быть между нами доверие, если я презирала ее бога, а она — моего?

— Так она не сочувствовала вашему призванию? — спросил Дэлглиш.

— Она не могла этого понять. Он тоже. Он смотрел на это, как на уход от мира и от ответственности, от сексуальных отношений, от участия, а она верила в то, во что верил он. Она, конечно, довольно давно знала, что я задумала. Подозреваю, она надеялась, что никакой монастырь меня не примет. Не очень многие общины приветствуют пожилых послушниц. Монастырь ведь не предназначен для разочарованных и неудачников. И Соня, конечно, знала, что я не могу предложить им никаких практических умений, никаких талантов. Я была — я и сейчас остаюсь — реставратором книг. Мать-настоятельница время от времени отпускает меня поработать в библиотеках Лондона, Оксфорда, Кембриджа, при условии, что там найдется подходящий дом, я хочу сказать — монастырь, где я могла бы пожить какое-то время. Но такая работа выпадает мне все реже и реже. Очень много времени требуется, чтобы отреставрировать и заново переплести ценную книгу или рукопись, гораздо больше, чем то, на которое меня могут отпустить.