– Никогда!
Кристиан взял кружку с элем.
– Я поклялся служить королю. Я не предам его ни сегодня, ни в другой день.
– За честь и славу! – выкрикнул кто-то.
Все повскакали с мест и со звоном сдвинули свои кружки с элем.
– За честь и славу!
Кристиан подумал, может ли чей-нибудь эль быть горше его собственного.
Глава 22
Кентербери был даже величественнее, чем воображала Авиза. В пределах городских стен дома тесно жались друг к другу. Пробираясь по темным улицам и ведя усталых лошадей и не менее усталого пажа, она не видела ни одного человека. Двери домов были украшены зелеными ветками, но не было слышно песен, на улицы не выплескивались весельчаки, готовые резвиться и играть, как это случается к полуночи и на следующий за праздником день. Не было видно прохожих, не было слышно шуток и смеха. Не было заметно обычного рождественского 298 торжества, и от этого возникало ощущение неотвратимого несчастья. Это тягостное предчувствие будто висело в воздухе вместе с густым дымом.
В аббатстве Святого Иуды сестры, должно быть, праздновали День святого Альберта, основателя Бенедиктинского аббатства. День 29 декабря всегда был праздничным.
В Кентербери его тоже должны были праздновать, потому что братья в монастырских стенах были монахами-бенедиктинцами.
Тишина была зловещей, и Авиза заметила, что часто оглядывается через плечо. Но за ее спиной не было никого, кроме Болдуина.
– Сюда, – сказал паж, поворачивая налево в небольшой дворик недалеко от стены, отделяющей собор от остальной части города.
Дом в конце пустого двора казался хорошо освещенным на фоне зимнего мрака.
Пара телег стояла перед домом, а многие входившие и выходившие люди были перепачканы глиной, замерзшей на их одежде, как и их лошади.
Паж принялся барабанить кулаком в парадную дверь. Когда она отворилась, он, понизив голос, с кем-то заговорил, потом знаком пригласил Авизу подойти. После этого мальчик вернулся к лошадям, чтобы позаботиться о них. Авиза кивком выразила свою благодарность.
Войдя в дом, девушка прикрыла глаза, наслаждаясь теплом после холодного ночного ветра. Но с отдыхом можно было повременить. Она должна была узнать, здесь ли Кристиан.
– Я леди Авиза де Вир, – сказала она слуге и оглядела комнату. Слева шла наверх лестница, а справа была слегка приоткрыта единственная дверь. В стене прямо перед ними в нише горела пара свечей.
– Мой спутник – Болдуин Ловелл. Он служит пажом сэру Кристиану Ловеллу. Сэр Кристиан приглашен в этот дом на свадьбу.
Человек низко поклонился:
– Добро пожаловать, миледи. Вы желанная гостья в такую холодную ночь. Если вы подождете здесь, я распоряжусь, чтобы для вас приготовили комнату.
– Сэр Кристиан Ловелл прибыл? – спросила она человека, уже начавшего подниматься по узкой лестнице.
– Нет еще, миледи.
Стоявший рядом с ней Болдуин изрыгнул излюбленное проклятие Кристиана. У нее возникло искушение повторить его. По дороге в Кентербери они не нагнали Кристиана и Гая. Могли они поехать в другое место? Куда? В Ловелл-Моут? В этом не было смысла. Мальчик был твердо уверен в том, что Кристиан и его брат направлялись именно сюда.
– Не могли они остановиться в Кентербери в каком-нибудь другом месте? – спросила Авиза.
Болдуин потер руки.
– Он всегда останавливается здесь.
– Но нет ли другого места, где он мог остановиться?
– Каждый раз по дороге сюда, когда ты спрашивала, проезжал ли здесь сэр Кристиан, ответ был «да».
– В таком случае где они, Болдуин? Есть у лорда Ловелла дом в этом городе?
– Болдуин? Лорд Ловелл? – спросил человек, вышедший из комнаты справа. Он был в коричневых одеждах, с распятием на груди, что указывало на его принадлежность к духовенству. Несколько прядей волос, сохранившихся на его голове, были совсем белыми.
Лицо его было изборождено морщинами, как древесная кора, и двигался он с осторожностью человека, опасающегося повредить свои хрупкие кости. Он посмотрел на них, потом улыбнулся.
– Болдуин Ловелл, ты был сосунком, когда я видел тебя в последний раз.
– Кто ты? – спросил мальчик. Старик рассмеялся:
– Неудивительно, что ты меня не помнишь, потому что, если не считать краткого визита в Ловелл-Моут примерно в то время, когда ты родился, я служил в доме архиепископа. Я отец Джеймс, духовник твоего дяди.
Авиза смотрела на него с изумлением. Отец Джеймс был одним из тех людей, говорил Кристиан, кто мог знать правду о событиях того дня, когда лорда Ловелла заклеймили позором как труса.
– Кто твоя спутница, Болдуин? – с улыбкой спросил отец Джеймс.
Едва дождавшись, пока Болдуин представит ее, Авиза спросила:
– Ты видел сэра Кристиана?
Священник покачал головой:
– Не видел много лет. Я надеялся, что мне представится случай увидеть его в последний раз перед смертью.
– Чтобы рассказать ему правду о том, что случилось в 1147 году? – спросила она, зная, что терять ей нечего.
Старик бросил взгляд на дверь, выходящую на улицу, потом поманил ее в комнату справа. Комната эта была не больше шкафа, но с камином. Возле него стояла скамья. С потолочных балок свисала незажженная лампа, раскачиваемая горячим воздухом от камина. Он прикрыл дверь, но она не закрывалась плотно.
Болдуин снова открыл ее и вышел. Решительное выражение его лица означало, что он никому не позволит помешать им.
– Он Ловелл, – сказал отец Джеймс с гордостью и улыбнулся. – Никому из этой семьи не занимать храбрости, как и чувства долга, во что бы это ни обошлось.
У Авизы возникло искушение спросить священника, не встречал ли он недавно Гая, но она решила не пренебрегать возможностью узнать правду.
– Ты, святой отец, говоришь об их отваге так уверенно. Что такое знаешь ты, чего не знают другие?
– Как тебе известно, миледи, я не могу говорить о том, что мне было доверено на исповеди. – Он знаком предложил ей сесть.
Она осталась стоять из опасения, что усталость сморит ее.
– Это я понимаю. Но ты можешь рассказать хоть что-нибудь? Это важно. Возможно, Кристиан рискует жизнью без всякого смысла, только чтобы доказать свою храбрость.
– Как удачно, что мне довелось стать свидетелем тех событий. Теперь я смогу рассказать тебе все, что ты хочешь знать.
Он посмотрел на скамью, и Авиза поняла, что отец Джеймс не сядет, как бы ему этого ни хотелось, пока она будет стоять.
Усевшись, священник спросил ее:
– Тебе хотелось бы узнать, почему я собираюсь рассказать тебе все, что знаю?
– Да.
Она не добавила ничего, потому что любое слово могло заставить его изменить намерение раскрыть ей правду.