Читать интересную книгу Новочеркасск: Роман — дилогия - Геннадий Семенихин

Облачившись, она спокойно легла на застеленную кровать поверх байкового одеяла, сложила руки крестом на высохшей груди. Боль сводила виски все сильнее и сильнее, оцепенел затылок. Неожиданно образа, висевшие в дальнем углу, стали расплываться, словно бронза все тускнела и тускнела, превращаясь из желтой в серебряную, а потом размылась вообще. Загадочный колокольный звон наполнял ее сознание, и она долго не могла понять, в честь чего он. Потом догадка осенила угасающее сознание. Ей вдруг почудилось, что это с Лукой Аникиным везут ее венчать. У входа в церковь, нарушая все заповеди, дерзкий Лука берет ее на руки и песет, поднимаясь по лестнице все выше и выше. Она видит его чуть припотевшее лицо, дышит запахом его волос, ловит его губы, чтобы поцеловать их, но они все отдаляются и отдаляются.

Так и умерла она с кротким выражением на лице, всех поразив своим переодеванием перед смертью, и никакая сила не была способна смести с ее лица выражение мирского покоя, с которым так и предали ее тело земле.

Сергей Якушев рос тихим, набожным человеком довольно крепкого практического ума. Женился он на такой же, как и сам, тихой дочери разбогатевшего мещанина, помогавшей ему год от года сколачивать капиталец. Сергею Андреевичу было уже за пятьдесят, когда с помощью супруги он стал совладельцем мельницы и уже мечтал о пивоварне, которая, по предварительным подсчетам, могла бы его доход значительно увеличить, но жена его Нюся однажды надорвалась, помогая мужу таскать тяжелые мешки, и слегла. Года три подряд он возил ее по больницам и докторам, но это не помогло. Хватаясь за грудь, Нюся чуть ли не каждый час захлебывалась тяжелым, длительным кашлем, от которого сотрясалось все ее тело. Потом она стала худеть, приступы участились, и один из врачей сказал напрямик Сергею Андреевичу, что ошибки быть уже не может — у нее самая настоящая чахотка.

В пятьдесят пять лет Сергей Андреевич Якушев стал вдовцом. Похоронив Нюсю, он вдруг резко изменил свой прежний размеренный образ жизни и всем на удивление превратился из тихони в самого что ни на есть разбушевавшегося гуляку. Вместо церкви он стал с таким рвением посещать питейные заведения Новочеркасска, что не однажды в собственный белокаменный двухэтажный дом его на пролетке за приличное вознаграждение доставляли городовые. Члены им же созданного акционерного общества, сулившего солидные доходы, есаул Пятилетов и верткий в торговых делах итальянец Факетти, посоветовавшись, нанесли Якушеву визит и предупредили в довольно строгой форме.

— Знаешь что, почтенный Сергей Андреевич, — держа в руках фуражку с лакированным козырьком, сухо сказал ему Пятилетов, — ты либо измени свое поведение, либо учти, что одной дороги у нас не будет и при первой возможности мы тебя так ахнем, что все свои капиталы утратишь…

— Как же вы это, братцы? — недоверчиво вращая воспаленными хмельными глазами, спросил Якушев.

— А так, что исключим тебя из акционерного общества, а стало быть, из торговых казаков города Новочеркасска тоже.

— Меня! — сипло вскричал Сергей Андреевич и захохотал. — Да ведь я же это общество создавал!

— Создавал, синьор Якушев, — с мягким акцентом подтвердил итальянец. — Но что поделаешь, мы действительно можем лишить вас капитала, и поплывете вы, дорогой, голым по Дону в самое устье Азовского моря.

— Женить его надо, — тонким голосом предложил присутствовавший при этой сцене начинающий рыботорговец Ивакин, привыкший во всем угождать старшим. — Зараз я так выскажусь. Была бы у Сергея Андреевича жена, подобных несуразностей в его поведении не случилось бы.

— Женить? — озадаченно переспросил Пятилетов. — А что! Ведь это же мысль!

И вскоре на подворье у Якушева появилась крутобедрая черноокая Наталья Саввишна Прядина, почтмейстерская вдова, женщина лет сорока шести, добрая и покладистая. Свадьба была сыграна, когда жениху было уже под шестьдесят. Но был Сергей Андреевич еще крепок в кости, болезнями не страдал, и новая семья зажила на славу. Два года спустя на зависть всем недругам родился у Якушева первый сын, нареченный Павлом, а еще через два года после этого раздобревшая и расцветшая небывалой поздней красотой Наталья Саввишна расщедрилась и принесла второго, крещенного Александром. И хотя был он не таким крупным, как первый, ему все обрадовались еще больше, а поседевший, но еще сохранивший фигуру Сергей Андреевич вечерами прогуливался по самой лучшей улице Новочеркасска — Московской — об ручку с принарядившейся Натальей Саввишной, выпятив грудь колесом: дескать, знай наших, мы и на шестом десятке лет ай да молодцы, на то и донцы.

Однако вскоре шатко пошли дела у Сергея Андреевича. Компаньоны беззастенчиво его обобрали и, выполнив свою угрозу, исключили из акционерного общества. Пришлось за малую цену спустить двухэтажный каменный дом и переехать в скромный флигелек, похожий на тот, в котором начинал он свою сиротскую жизнь со старой доброй казачьей вдовой Анастасией, вынянчившей его, вспоившей и вскормившей. Горьким стал хлеб в старости, а от бравого купеческого вида уже ничего не осталось у Сергея Андреевича. Он мучительно переживал и наступившую бедность, и тяжелую астму, которой болела его жена. Как-то незаметно ушла из жизни добрая, никому ничего плохого не сделавшая на своем веку Наталья Саввишна. Лишь один раз ойкнула во время сна, а когда прибежали к ней дети, прижала их головы к мокрому от слез лицу и твердо, спокойно проговорила:

— Сыночки мои родимые, прощевайте да не поминайте лихом, если что сделала не так. Вы поймете это, когда вырастете. Простите да отца своего не забывайте на старости лет.

А потом захрипела да и кончилась тут же. И совсем люто стало зимой в тесном флигельке Якушевых. Беда за бедой входила в него только затем, чтобы не выйти обратно. На маленьком дворовом участке Сергей Андреевич посадил картошку и лук, чтобы запастись на зиму, но этого оказалось так мало. Попробовал он заняться перепродажей мелкого скарба, который приобретал на толкучке и здесь же сбывал по более высокой цене, но и это не вывело из тупика. По-прежнему еле хватало на хлеб и молоко. Лишь однажды, когда угрюмо стоял Сергей Андреевич над разостланной на земле мешковиной, на которой были разбросаны всяческие мелкие предметы, подошел бывший его компаньон Пятилетов, в расстегнутом дорогом полушубке, с раскрасневшимся от вина лицом, с сигарой во рту и дружески кивнул старому Якушеву:

— Что, торгуешь, Сергей Андреевич? Знать, не умерла в тебе торговая жилка. Жалею, что так все у нас произошло, но уже ничего исправить не в силах. Каждый идет по жизни своим путем. — Потом носком лакированного ботинка тронул дешевый канделябр, выставленный на продажу. — А мне вот как раз и надобен такой, — солгал он. — Беру его, держи, сдачи не надо. — И бросил к ветхим туфлям Якушева сторублевку. Старик схватил ее, не веря своим глазам и не думая о том, что это была попытка бывшего компаньона откупиться за все нанесенные обиды. Он принес домой целую гору колбасы, сыра, халвы, кренделей и устроил пир. Маленький Сашка захлебывался от радости, а Павел ел хмурясь, все время о чем-то сосредоточенно думая.

— Кто тебе все это дал, отец? — выдавил он наконец.

— Пятилетов… Трифон, бывший товарищ по коммерции… как видишь, не забыл, — жалко зачастил Якушев.

— И ты принял? — строго спросил сын.

— Как видишь… А ты бы что сделал на моем месте?

— В морду бы ему плюнул, — отводя загоревшиеся яростью глаза, ответил Павел.

Жизнь в маленьком флигеле не становилась светлее. В довершение ко всему старший сын Павел, уже повзрослевший, раздавшийся в плечах, вошел однажды в небольшую каморку Сергея Андреевича с дорожной котомкой в руках, молча поставил ее на простенький деревянный стол у двери. Старик в это время чистил картошку и бросал ее в чугунок, готовя скудный ужин. Увидев одетого сына и сразу все поняв, отшатнулся от него, спиной натолкнувшись на выбеленную русскую печь, загораживаясь руками, как от привидения, жалко заверещал:

— Ты чего это надумал? Нет, остановись… не пущу! Никуда тебя не пущу. Пожалей, Пашенька. Ты добрый, не губи понапрасну… И так вместях как-нибудь проживем. Бог поможет. А потом выучитесь… меня кормить станете…

— Прости, отец, — не поднимая головы, проговорил Павел, — в бога твоего я не верю так же, как и наш дед Андрей Якушев в него не верил. Прости, я от тебя скрывал. В гимназию я уже целый месяц не хожу, потому что платить нам нечем. Пусть один Саша ее кончает, вдвоем вы сдюжите как-нибудь. А я на заработки подамся. В шахтеры пойду наниматься, в Александро-Грушевск. Оттуда до Новочеркасска, отец, всего тридцать верст. Я каждый месяц буду приходить на побывку. Ты не волнуйся, я тебя не забуду.

И остался убитый горем Сергей Андреевич с одним Александром. Скорбная тишина поселилась во флигельке. Старый Якушев ушел в себя, стал нелюдимым и очень богомольным. Он ходил теперь на все утренние и вечерние службы, часами в иные дни пропадал на строительстве нового кафедрального собора. А этим строительством жил весь город. Собор, возведением которого еще покойный атаман Платов хотел потрясти умы российские, строился уже на протяжении десятков лет; дважды обваливались перекрытия, и грудой серых камней он падал на землю. Последний раз, в ночь на 11 июля 1863 года, обрушился главный купол. Грохот был таким страшным, что могло показаться, будто произошло землетрясение. Кликуши два дня бегали по Новочеркасску, длинно и сбивчиво рассказывая о том, как они якобы собственными глазами видели, будто из облака, появившегося на месте падения, возник огромного роста синий черт, извергая из пасти огонь, погрозил казакам волосатым кулаком — ждите, мол, новой беды, горожане, и сгинул в разверзшуюся землю.