Экономическое развитие Франции. При Людовике XIV Франция мерилась силами с коалицией всех важнейших западноевропейских государств; перед революцией французская армия занимала четвертое место, уступая Пруссии, Австрии, России. Однако, Франция осталась населеннейшей, богатейшей и культурнейшей страной Европы. Население в четыре раза превосходило по числу население первой военной державы — Пруссии — и представляло однородное национальное целое. Государственные доходы равнялись доходам Австрии, Пруссии и России, вместе взятым; военный бюджет (по данным Гибера) был в четыре раза больше русского и в два раза больше прусского. Единственной страной Европы, изрезанной уже мощеными дорогами, была Франция; остальная Европа пользовалась исключительно грунтовыми дорогами. Таким образом, материальные предпосылки для успешной борьбы с коалицией европейских государств были налицо. В отношении культурного развития Франция далеко обогнала остальные континентальные государства. Несмотря на самые унизительные поражения, которые терпели французские армии в Семилетнюю войну, в Европе господствовала не только французская философская мысль, в лице энциклопедистов Вольтера, Монтескье и Руссо, но и французская военная мысль. Военная литература других государств сохраняла характер переводов с французского. Фридрих Великий в свою дворянскую академию приглашал французских профессоров, сам писал по-французски свои военные труды, популяризировал труды Фекьера и Фолара среди прусских офицеров, заимствовал у Пюи-Сегюра идею косого боевого порядка.
Французская армия старого режима, так плачевно дебютировавшая на полях сражений, имела целый ряд огромных плюсов. Она обладала прекрасной артиллерией, усовершенствованной Грибовалем; у нее был самый совершенный и богато оборудованный тыл. Целая система прекрасных крепостей прикрывала границы. Военные инженеры и генеральный штаб, где служили на офицерских должностях лица не обязательно дворянского происхождения, были превосходны; революция получила в наследство от старого режима хорошие карты, рекогносцировки, военно-географические описания. Королевские полки вербовались почти исключительно из городской бедноты, так как в деревнях вербовщики никаким успехом не пользовались. Французского солдата не били палками, как прусского; он был развитее и требовательнее, у него имелось свое понятие о чести; солдаты дрались на дуэлях между собой; солдата оскорбляла надпись в аристократических общественных местах, что сюда вход лакеям и солдатам воспрещается; его приводила в отчаяние мысль, что венцом его военной карьеры может быть должность младшего офицера, а верхи военной иерархии закрыты для него. Иностранцы не смешивались с уроженцами страны в тех же полках в один безыдейный конгломерат, как в Пруссии, а образовывали особые части; иностранцев было не 2/3, как в Пруссии, а только 1/6. Французского солдата обижали те материальные преимущества, которыми пользовались швейцарские к другие иностранные полки. У него было определенное национальное сознание, известная связь со своим народом, которые отсутствовали у пруссаков. Тот минимум человеческих прав, который имелся у французского солдата старого режима, был недостаточен, чтобы дать ему сознание, что он дерется на войне за свое дело, чтобы вдохнуть в него рвение и энтузиазм, дающие победу, но он являлся уже достаточной базой для критики, для того, чтобы острее чувствовать свое неполное равноправие, чтобы надеяться и добиваться лучшего будущего.
Классовая борьба в офицерском корпусе. Обычай покупать роты за крупные суммы денег отрезал младшим офицерам без средств, произведенным за отличие из солдат, возможность дальнейшей карьеры. Офицеры из солдат скоро стали неполноправными членами, зауряд-офицерами.
Эти зауряд-офицеры сохранились во французской армии вплоть до революции, так как в каждом полку, особенно кавалерийском, много черной офицерской работы, от которой уклонялось дворянское офицерство и которая ложилась на зауряд-офицеров (в кавалерии — по 1 на эскадрон); из рядов зауряд-офицеров вышли талантливые вожди революционных войск, например, Бернадот, будущий шведский король, Пишегрю, Массена, Серюрье, Ожеро.
Эта деловая, черновая часть офицерства, стесненная в своих правах, связанная с солдатской массой, не могла явиться опорой старого режима против революции.
Офицерский корпус, в течение XVII и XVIIII веков, постепенно аристократизировался. Еще в начале XVIII века буржуазия имела доступ в офицеры; подгнивание старого, режима ярко характеризуется тем обстоятельством, что до мере роста политической и экономической силы буржуазии, феодальные элементы проявляли все большее высокомерие и пред самой революцией вовсе воспретили доступ буржуазии к военной службе.
Буржуазия, как класс, занята была борьбой по сохранению за собой других прав и привилегий и выступила с открытым требованием, предоставить ей доступ к офицерским должностям только в начале революции в наказах депутатам третьего сословия генеральных штатов. Но ее многочисленные сыновья, часто более талантливые и располагавшие большими материальными средствами, чем оскудевшее дворянство, проникали в армию. Особенно силен был приток буржуазных элементов во время войн, когда нужно было найти состоятельных командиров для формирования новых рот. Когда начиналась демобилизация и связанное с ней сокращение штатов, из армии изгоняли офицеров буржуазного происхождения[204], несмотря на полученные ими раны и имевшиеся заслуги. Масса бедного дворянства, служившая офицерами, с раздражением смотрела на богатых буржуа, проскакивавших в офицеры, опасных конкурентов при покупке очищавшейся должности командира роты или полка. Дело доходило до коллективной жалобы всех офицеров полка на представление к производству в следующий чин офицера недворянского происхождения или даже до избиения палками укрывающегося в палатке командира полка офицера, происхождение которого было заподозрено. В 1755 году командир Бери потребовал удаления из полка за недворянское происхождение офицера, дважды раненого, участника 4-х войн, богатого и не жалевшего своих средств на содержание в образцовом порядке роты, исправно несшего службу и тактичного в обращении с другими офицерами. В 1764 году большое возмущение среди марсельских купцов вызвало удаление из полка Иль-де-Франс сына богатого оптового коммерсанта, ведшего экспортную торговлю, поручика Лантье. Командир полка, маркиз де Креноль писал находившемуся в отпуску поручику:
«…так как командир полка имеет в виду, чтобы в армию принимались только люди общества, и так как это существенный для службы вопрос и слишком важный, чтобы образовать добротный состав части, то я должен Вас предупредить, что Вы не соответствуете полку Иль-де-Франс. Ваша должность вакантна, и я представлю для замещения ее дворянина. Мне, милостивый государь, очень досадно высказывать Вам столь резкую истину, но не я Вас принимал в полк; у Вас есть средства, Вы молоды, Вы не останетесь без дела, если только захотите посвятить себя образу жизни, которому следовали Ваши предки; этот жизненный путь очень почтенен, когда честно идут по нему; но на службе Вы вне Вашей сферы, вернитесь в нее, и Вы будете счастливы. Я знаю, милостивый государь, что рождение дело случая, и нет основания хвалиться тем, которые хорошо рождены. Но у рождения есть привилегии, есть права, которые нельзя нарушать, не смутив общих основ. Самое реальное, что осталось дворянству — это военная служба; дворянство создано для нее, и если подданные, созданные для другого, предназначения, займут место дворян, то это будет существенно противоречить установленному государем порядку. Вот мотивы моего образа действий, и хотя я не обязан давать отчет в них, меня удовлетворяет известить Вас, что я руковожусь только пользой службы, без всяких побуждений личного порядка, на которые я не способен».
Марсельский торговый мир протестовал против феодального высокомерия этого изгнания Лантье; епископ Орлеанский обращал внимание военного министра на бурю надвигающегося негодования; у Лантье оказалась сильная поддержка при дворе. На запрос военного министра, командир полка продолжал развивать ту идеологию французского дворянства XVIII века, которая неизбежно толкала страну на путь революции:
«…Как бы честна ни была буржуазная семья, в ней не будут смотреть, как на пятно, на трусость одного из ее членов. Человек, плохо ведший себя на войне, вернется к родным продолжать занятия своих отцов. Ему не вменят в вину отсутствие добродетели, не являющейся в их глазах заслугой. До меня не дошло ни одной жалобы на храбрость господина Лантье[205], но как ни нужно это качество, оно не принадлежит к числу важнейших, требующихся от военных. Можно быть честным человеком и плохим офицером».