Читать интересную книгу 94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

В наблюдаемом здесь делаварском словообразовании можно, однако, усмотреть и еще один аспект. Тут явственно проступает стремление к тому, чтобы понятия, связанные между собой в мысли, не появлялись бы поодиночке, но получали бы одновременное выражение в рамках единой звуковой формы. Это творческое обращение с языком, тесно связанное с общей, проявляющейся во всех его выражениях, образной трактовкой понятий. Желудь называется wu-nach-quim'орех листа-руки' (от wumpaeh'лист', nach'рука' и quim'орех'), потому что живое народное воображение сравнивает дубовые листья, имеющие резные края, с рукой. Здесь также следует обратить внимание на двойное следствие упомянутого выше закона о расположении элементов, сначала касающегося последнего из них, а затем двух первых, при взаимном расположении которых рука, как если бы она была сделана из листа, оказывается позади этого последнего слова, но не наоборот. Очевидно, имеет большое значение, сколько содержания язык заключает в одном слове, вместо того чтобы воспользоваться описательным выражением из нескольких слов. Точно так же и хороший писатель в таких случаях тщательно разграничивает тот или иной способ выражения, если язык оставляет ему свободу выбора. Точное равновесие, соблюдаемое в этом отношении греческим языком, несомненно, относится к числу его величайших достоинств. Заключенное в одном слове является духу в более целостном виде, ибо слова в языке суть то же, что индивидуумы в реальном мире. Воображение в этом случае возбуждается сильнее, чем когда перед ним предстают разобщенные сущности. Поэтому объединение в одно слово — прежде всего функция воображения, а разделение — функция разума. Оба эти начала могут даже вступать в противоречие друг с другом и по меньшей мере ведут себя по своим собственным законам, и данный случай представляет собой яркий пример различия между этими законами. Разум требует от слова не только того, чтобы оно передавало понятие во всей его полноте и с четкой определенностью, но и того, чтобы в нем содержалось указание на те логические связи, в которые оно вступает в языке и речи. Этим требованиям разума язык дела- варов отвечает лишь своим собственным, неприемлемым для высшего языкового сознания, способом. Напротив, он представляет собой живой символ воображения, выстраивающего друг за другом ряды картин, и в этом проявляет весьма своеобразную красоту.' Также и в санскрите так называемые несклоняемые причастия, столь часто служащие для выражения придаточных предложений, в основном способствуют живому представлению мысли, части которой они одновременно преподносят духу. Но поскольку они имеют грамматические обозначения, в них оказывается объединенной строгость требований разума со свободным потоком воображения. В этом отношении они достойны одобрения; но причастия имеют и отрицательную сторону, а именно — своей неповоротливостью они сковывают свободу синтаксиса, а сам способ образования причастий, состоящий в объединении элементов, заставляет думать о недостаточном многообразии средств для надлежащего распространения предложений.

Мне кажется заслуживающим внимания, что подобное смелое и образное соединение слов встречается как раз в североамериканском языке, хотя я и не хотел бы с уверенностью выводить отсюда следствия о противопоставленности характера этих народов характеру южных народов, так как для этого нужно было бы иметь больше данных о тех и о других и об их древней истории. Определенно, однако, что в речах и разговорах этих североамериканских племен мы наблюдаем больший подъем духа и более смелый полет воображения, чем в том, что нам известно о Южной Америке. Некоторую роль в этом могли сыграть природа, климат и охотничья жизнь, более свойственная для народов этой части Америки и обусловливающая дальние походы через безлюдные тропические леса. Но если факты сами по себе верны, то, бесспорно, чрезвычайно пагубное влияние нужно приписать крупным деспотическим правительствам, в особенности перуанскому, подавлявшему свободное развитие личности, помимо всего, также и религиозными средствами. Напротив, североамериканские охотничьи племена, по меньшей мере, насколько нам известно, всегда жили только в условиях свободных объединений. Со времени завоевания Америки европейцами судьба обеих ее частей также была различна, и наиболее существенные различия наблюдались как раз в том отношении, которое нас здесь интересует. Иностранные поселенцы на северном побережье Америки, хотя и оттеснили туземцев и захватили, пусть даже нечестными путями, их владения, но не поработили их; и их миссионеры, вдохновленные свободным и кротким духом протестантизма, были чужды тому тираническому монашескому режиму, который систематически насаждали испанцы и португальцы.

Не является ли богатое воображение, явственный отпечаток которого лежит на таких языках, как делаварский, свидетельством того, что в них сохраняется юношеский облик языка? Это вопрос, на который трудно дать ответ, поскольку здесь почти невозможно различить, что обусловлено эпохой, а что — духовной ориентацией нации. По этому поводу я замечу лишь, что сложение слов, от которых в наших современных языках могли остаться лишь отдельные буквы, вполне могло происходить даже в самых прекрасных и развитых языках, ибо восхождение от простого к сложному лежит в природе вещей, а на протяжении всех тех тысячелетий, когда язык передавался народами из поколения в поколение, значения исходных звуков, естественно, утратились.

37. В самом решительном противопоставлении среди всех известных языков находятся китайский и санскрит, ибо первый отказывается от всякой грамматической формы, перенося ее в сферу работы духа, а последний стремится вплоть до тончайших оттенков воплотить ее в звуке. Различие между обоими языками очевидным образом сводится к различию между недостаточным и явно выраженным способами обозначения. За вычетом нескольких частиц, без которых, впрочем, как мы увидим ниже, он также хорошо умеет обходиться, китайский язык выражает всякую форму грамматики в самом широком смысле этого слова при помощи позиции, при помощи употребления слов только в одной, раз и навсегда установленной форме и при помощи сочетания смыслов, то есть только теми средствами, применение которых требует внутреннего усилия. Напротив, санскрит вкладывает в сами звуки не только смысл грамматической формы, но и ее духовный облик, ее соотношение с материальным значением.

В соответствии со сказанным следовало бы на первый взгляд считать китайский язык наиболее отклоняющимся от естественных требований, наиболее несовершенным среди всех языков. Такая точка зрения, однако, не подтверждается более пристальным наблюдением. Наоборот, этот язык обладает высокими достоинствами и оказывает мощное, пусть даже и одностороннее, воздействие на духовные потенции. Причины этого можно было бы искать в его ранней научной обработке и богатой литературе. Однако в гораздо большей мере этим успехам просвещения способствовал сам язык — как побудительное и вспомогательное средство. Неоспорима прежде всего строгая последовательность его строения. Все другие языки, лишенные флексии, несмотря на присущее им стремление к последней, останавливаются на полпути, не достигая своей цели. Китайский же, полностью сходя с этого пути, последовательно и до конца проводит свой основной принцип. Кроме того, самая природа средств, используемых этим языком для понимания всего формального, без поддержки со стороны значимых звуков, привела к более строгому соблюдению и систематическому упорядочению различных формальных соотношений. Наконец, само различие между материальным значением и формальными связями предстает перед духом в более явном виде, если язык в том виде, в каком он воспринимается на слух, содержит только материально значимые звуки, а выражение формальных связей зависит лишь от позиции и упорядоченности звуков. Этим почти не знающим исключений незвуковым обозначением формальных связей китайский язык отличается от всех остальных известных языков, насколько это допустимо в рамках общей для всех языков единой внутренней формы. Это становится наиболее очевидным, когда делается попытка втиснуть какую-либо из его частей в форму других языков, как это сделал один из лучших знатоков китайского Абель-Ремюза, предложивший полную схему китайского склонения Вполне понятно, что каждый язык должен обладать средствами различения разнообразных связей, в которые вступает имя. Но отнюдь не всегда можно рассматривать последние как падежи в собственном смысле этого слова. Китайский язык совершенно ничего не выигрывает под таким углом зрения. Его преимущества, напротив, как весьма правильно отмечает и Ремюза в том

же месте, заключаются в отличиях его системы от других языков, хотя тем самым он и лишает себя многочисленных других преимуществ и, во всяком случае, как язык и орудие духа уступает санскритским и семитским языкам. Однако отсутствие звукового обозначения формальных связей нельзя рассматривать обособленно. Необходимо в то же время, а может быть, даже прежде всего, обратить внимание на то обратное воздействие, которое такое отсутствие неизбежно оказывает на дух, вынуждая его выражать эти связи более тонким путем — посредством соединения слов, при этом, собственно, даже не воплощая связи в словосочетаниях, но поистине обнаруживая их в последних. Поэтому как бы парадоксально это ни звучало, но я все же считаю достоверным, что в китайском как раз кажущееся отсутствие какой бы то ни было грамматики благотворно действует на национальный дух, повышая остроту восприятия формальной целостности речи, в то время как языки, пытающиеся обозначить грамматические отношения, но не преуспевающие в этом, напротив, скорее усыпляют дух и затемняют грамматическое сознание, смешивая материально и формально значимые элементы.