Люда сообщила ей, что они с Серёнькой и Максом собираются летом в Мексику смотреть пирамиды древних племен, а потом будут отдыхать в Рио-де-Жанейро. В ее взгляде при этом без труда читалось: «Ну? Попроси, чтобы я взяла твоего Витьку с собой. Тебе же девать его некуда, что ж ты гордую из себя корчишь?»
Новые черты появились – скорее, наверное, проявились – в Люде совсем недавно, и Вика сразу их заметила. Что ж, Люда присоединилась к большинству, многих людей раздражает чужая независимость. Особенно если она присуща тем, кому, по их представлениям, не положена по чину.
Все это означало, что отдыхать придется в Пречистом.
И когда вдруг выяснилось, что у квартирной хозяйки есть дом в соседней деревне – не дом, а сарай, Вик, дом-то я людям сдавала бы, – и она готова предоставить его своей жиличке за символическую плату – потому что за такое деньги брать, Вик, вообще рука не поднимается, ну разве что совсем копейки, – это оказалось неожиданным подарком судьбы.
Дом был не то что сараем, лет сто назад он был именно домом, крепкой деревенской избой, стоящей над рекой Нудолью. Однако его слишком давно не подновляли и слишком давно ушли из него люди, поэтому хозяйка не ошиблась, давая определение своему жилью.
Но Витьке дом понравился, даже очень. Больше он понравился разве что Соне, но та не выражала своих чувств в открытую.
Антонина вернулась домой вскоре после того, как Витька уехал из Москвы обратно в Англию. По ее бодрому виду Вика поняла, что проблемы, выгнавшие Антонину за границу «лечиться», разрешились благополучно. Кто бы сомневался: она была такой органичной частью жизни, которую сама же и создавала, что эта жизнь просто не могла ее отринуть.
В Швейцарии она похудела, посвежела, наконец осуществив мечту о волшебном омоложении, и накупила тьму платьев, костюмов, обуви и сумочек, увидев которые Вика поразилась, как удалось отыскать такое в Европе. Антонине она, впрочем, свое впечатление от ее обновок высказывать не стала. Та примеряла их, вертясь у зеркала, так самозабвенно, что грех было ее разочаровывать.
– А еще вот что, Вичка, смотри! – воскликнула она. – Сережки купила и кольцо.
– Тоже в Швейцарии? – спросила Вика.
Она потихоньку улизнула в кухню, потому что от мелькания одежды у нее начала болеть голова.
– Нет, это в Москве. – Скрыться не удалось: Антонина пришла за ней. – Глянь, какой гарнитур.
Она уже вдела в уши серьги, а кольцо держала на ладони.
– Даже на мизинец не налазит, – объяснила Антонина. – Ну ничего, отдам растянуть. Главное, вещь эксклюзивная.
Украшения в самом деле были необыкновенные, это даже Вика, равнодушная к драгоценностям, сразу поняла. Серьги представляли собою две длинные сапфировые капли без оправы, такой же крупный неоправленный камень был в кольце. И в каждый из этих темно-синих сапфиров были вкраплены, будто рассыпаны по синему фону, бриллианты, поэтому казалось, что серьги и кольцо вырезаны прямо из ночного неба, в котором сияют звезды.
– А?.. – довольно воскликнула Антонина, заметив, как внимательно Вика разглядывает эти небесные камни. – Антикварные. Я к таким вообще-то осторожно отношусь, мало ли у кого вещи побывали, а камни энергию накапливают, еще заболеешь потом, если судьба у них плохая. Но тут хозяин надежный, генерал с Лубянки. Его отец тоже чекист был, шпионов ловил. Гарнитур этот иностранный, видишь, вензель на шкатулочке. Он его когда-то жене своей подарил, матери генерала, значит. А генерал этот, между нами, пьет по-черному, с головой совсем раздружился, распродает родительское добро. Смотри, красота какая!
Антонина повертела головой. Брызнули от сережек бриллиантовые искры.
Вика поскорее положила кольцо на стол. Неизвестно, что там накапливают камни, но держать его в руке ей было как-то… Не то что неприятно, но почему-то тяжело.
В кухню вошла Соня, проследовала к своим мисочкам.
– А это что? – удивилась Антонина. Но тут же вспомнила: – А!.. Домой пойдешь, оставь где-нибудь. Только не в подъезде, соседи заскандалят. Надо было сразу выбросить, зря я тебе его навязала. Маринка теперь в Монако будет жить, а мне зачем кот? Тем более я ремонт тут буду делать. Надоела эта белизна, как в больнице, ей-богу.
Антонина стала рассказывать про обои из тисненой кожи по десять тысяч евро за метр, которые видела у кого-то из здешних своих соседей, а Вика думала, как Соня отнесется к тому, что ей придется проводить целые дни в одиночестве в девятиметровой комнате.
На душе у нее было тяжело, и, может, не из-за Сони. Вика связала бы это чувство необъяснимой тягости и горести с камнями, похожими на звездное небо, но для такой связи не было никаких причин.
Таким вот образом голубоглазая Соня переехала с Малой Молчановки сначала в Пречистое, а потом в избу над речкой Нудолью. И в этой избе провели все втроем лето, такое же незабываемое, как и быстротечное.
Они жили словно на необитаемом острове. Вика не знала, кем себя считать, Робинзоном или Пятницей. А Соня, наверное, не стала бы возражать, чтобы ее считали козой, она относилась к людям нежно и снисходительно.
Обустраивать ничего особенно не стали, Вика только вымыла все в избе, включая стены, и окатила кипятком. Ни стенам, ни всей скудной обстановке это повредить не могло.
Крыша напоминала решето, и во время дождей всюду приходилось расставлять тазы и ведра. Но дожди этим летом были редки, и когда они шли, даже хорошо становилось оттого, что капли звенят по всему дому.
Мебель была не сделана, а сработана – это слово подходило к ней лучше – из простых сосновых досок. Точно такой стол, какой стоял в этом полуразвалившемся доме – он был до того тяжелый, что во время уборки едва сдвинули его с места вдвоем, – Вика и Витька увидели потом в Клину, когда ездили в музей Чайковского. Вернувшись из Клина, Витька сел за стол и, потрогав огромную столешницу, сказал с какой-то даже опаской:
– А за ним ведь тоже можно Шестую симфонию написать…
Вика боялась, что ему станет скучно: деревня была заброшенная, людей в ней почти не осталось, а детей не осталось совсем. Понятно было, что вскоре все здесь застроится дачными поселками, но пока царило полное запустение, и не мерзость запустения, а его прекрасная глубина.
Но это Вика радовалась тому, что кругом ни души, да Соня была в восторге от того, что научилась ловить мышей, и занималась этим целыми днями и ночами, а ребенку-то ровесники нужны.
– Не нужны, мам, – сказал Витька, когда она высказала ему свои опасения. – Наоборот…
Вика поняла, о чем он говорит. Она знала, что такое засыпать и просыпаться в комнате, где вместе с тобой живет десять человек, и весь день проводить на людях. Да, школа в Оксфорде – не детдом в Пермском крае, но ощущение, что сын повторяет ее жизнь, пусть даже приблизительно, не давало Вике покоя, хотя умом она понимала то, о чем он сказал ей однажды: «По-другому было бы хуже».