Единственной целью, которую я преследовал этой пьесой, было выяснить, насколько характер публики восприимчив к такому детски сказочному жанру на театральных подмостках.
Из моего точного разбора по воспоминанию читатель убедится, что представление это было настолько смелым, что граничило даже с дерзостью. Истину никогда не следует скрывать.
Никогда еще не было видано на сцене представления, совершенно лишенного серьезных ролей и целиком сотканного из общего шутовства всех персонажей, как это было в данном сценическом наброске.
Пьеса была представлена труппой Сакки 25 января 1761 года, в театре Сан-Самуэле в Венеции, с прологом, помещаемым ниже перед разбором.
Разъяренные приверженцы обоих поэтов сделали все возможное, чтобы обеспечить ее провал, но любезная публика поддержала ее целых семь представлений в течение карнавала, который уже приближался к концу.
В последующие годы пьеса неизменно повторялась, но уже без преувеличенной пародии на вышеупомянутых поэтов, потому что для нее уже прошло время и она явилась бы некстати.
Из моего разбора будет видно, чем она была при своем возникновении.
Пролог
Мальчик-вестник
(к зрителям)Мы, ваши слуги, старые актеры,Исполнены смущенья и стыда.Вся труппа там стоит, потупив взоры,И мрачны лица их, как никогда.Ведь в публике какие разговоры:Нас кормят вздором эти господа,Сплошным гнильем, комедией несвежей.Мошенники, насмешники, невежи!
Клянусь природой, сотворившей нас:Чтоб зрителей вернуть благоволенье,Любой из них даст вырвать зуб и глаз.Да, таково их твердое решенье!Но, люди добрые, хоть этот разНа миг сдержите гневное волненье,Два слова дайте мне сказать — а тамНа вашу волю я себя отдам.
Мы сбиты с толку: что же вас прельщает?Как угодить вам нашим ремеслом?Сегодня свистом публика встречаетТо, что вчера венчала торжеством.Непостижимый ветер управляетОбщественного вкуса колесом.Одно мы знаем: чем полнее сборы,Тем лучше пьют и кушают актеры.
Теперь закон, чтоб сцена каждый мигКипела столь обильным водопадомХарактеров, случайностей, интригИ происшествий, сыплющихся градом,Что страх невольный в душу нам проникИ мы друг друга испытуем взглядом.Но так как надо что-нибудь жевать,Мы старым хламом мучим вас опять.
Чем может быть объяснена утратаПриязни в ваших, зрители, сердцахК покорным слугам вашим, что когда-тоСтоль были чтимы в этих же стенах?Поэзия, не ты ли виновата?Пусть! Все равно! Все в этом мире прах,Мы претерпеть готовы все удары.Но ваша хладность горше всякой кары.
Мы все предпримем с нашей стороны,Мы даже стать поэтами готовы.Чтоб воротить успехи старины,Решились мы искать венец лавровый.Мы на чернила выменим штаны,За десть бумаги плащ заложим новый,Что нет таланта, это не беда:Лишь были б вы довольны, господа.
Великие, не виданные светом,Мы представлять комедии начнем.Где, как, когда мы их нашли, — об этомНе спрашивайте, да и что вам в том!Ведь если дождь прольется знойным летом,Его зовете новым вы дождем.А между тем я вам секрет открою:Вода есть дождь, дождь был всегда водою.
Все движется, все — превращений ряд.Конечное становится исходным.Иной с портрета старого нарядСегодня снова делается модным.Вкус, увлеченье, современный взгляд —Все милым делают и превосходным.И я клянусь: старейший театралТаких комедий сроду не видал.
У нас в руках сюжеты есть такие,Что превратят в младенцев стариков.Конечно, все родители честныеК нам поведут сюда своих птенцов.Нас презрят лишь таланты неземные,Но это безразлично, — медяковМы не расцениваем обоняньем:Чем отдают — невежеством иль знаньем.
Нежданных происшествий длинный рядМы развернем пред вами в пестрой смене.Вас чудеса сегодня поразят,Каких никто не видывал на сцене.Ворота, птица, пес заговорятСтихами, что достойны восхвалений.Само собой, мартеллианский стихПонравится вам больше всех других.
Актеры ждут, и, как пролог к картинам,Я должен вкратце изложить сюжет.Но я боюсь: шипением змеинымИ громким криком будет ваш ответ.Итак, пойдет: «Любовь к трем Апельсинам».Я произнес. Мне отступленья нет.Теперь, друзья мои, вообразите,Что у огня вы с бабушкой сидите.
* * *
Слишком очевидна сатира этого пролога, направленного против поэтов, притеснявших труппу актеров импровизированной комедии Сакки{20}, которую я хотел поддержать, и слишком ясно мое намерение поставить на сцене ряд моих детских сказок, чтобы мне пришлось высказывать соображения по поводу отдельных мыслей, рассыпанных в самом прологе.
В выборе первого сюжета, взятого из самой пустой сказки, какие рассказывают детям, в грубости диалогов, действия и характеров, намеренно опошленных, я хотел высмеять «Перекресток», «Кухарок», «Кьоджинские перепалки»{21} и многие другие плебейские и тривиальнейшие произведения синьора Гольдони.
Действующие лица
Сильвио — король Треф{22}.
Тарталья — принц, сын его.
Клариче — принцесса, племянница короля.
Леандро — валет Треф, первый министр.
Панталоне.
Труффальдино.
Бригелла.
Смеральдина — арапка, служанка.
Челио — маг.
Моргана — фея.
Фарфарелло — дьявол.
Дьявол с мехами.
Креонта — великанша-волшебница.
Три принцессы — дочери Конкула, короля Антиподов.
Пес.
Веревка.
Ворота.
Пекарка.
Голубка.
Герольд.
Стража.
Придворные.
Народ.
Действие происходит в сказочном королевстве Треф.
Действие первое
Сильвио, король Треф, монарх воображаемого королевства, одежды которого в точности походили на одежды карточного короля, жаловался Панталоне на несчастие, постигшее его единственного сына, наследного принца Тарталью, уже десять лет больного неизлечимой болезнью. Врачи определили ее как непреодолимое следствие ипохондрии и уже отступились от него. Король сильно плакал. Панталоне, осмеивая врачей, указывал на удивительные секреты некоторых живших в то время шарлатанов. Король возражал, что все было уже испробовано без пользы. Панталоне, фантазируя о происхождении болезни, спрашивал короля по секрету, чтобы его не услышала окружавшая монарха стража, не приобрел ли его величество в молодости какой-нибудь болезни, которая, перейдя в кровь наследного принца, привела его к этому несчастью, и не поможет ли в данном случае ртуть. Король со всей серьезностью уверял, что он всегда был верен королеве. Панталоне добавлял, что принц, быть может, скрывает из стыда какую-нибудь приобретенную им заразную болезнь. Король серьезно и величественно уверял, что он своим отеческим осмотром удостоверился, что это не так и что болезнь его сына — не что иное, как смертельное последствие ипохондрии; врачи определили, что если он не засмеется, то вскоре будет в гробу, ибо только смех может быть очевидным знаком его исцеления. Но это невозможно! Он добавлял, что его печалит видеть себя уже дряхлым, с единственным умирающим сыном и с племянницей, принцессой Клариче, будущей наследницей его королевства, девушкой своевольной, странной и жестокой. Он жалел своих подданных и плакал навзрыд, забыв о своем королевском величии. Панталоне утешал его; он высказывал соображение, что если исцеление принца Тартальи зависит от его смеха, то не следует держать двор в такой печали. Пусть будут объявлены празднества: игры, маскарады и спектакли. Нужно разрешить Труффальдино, человеку заслуженному в искусстве смеха, настоящему рецепту против ипохондрии, говорить с принцем. Панталоне заметил у принца некоторую склонность доверять Труффальдино. Может случиться, что принц засмеется и выздоровеет. Король соглашался с этим и собирался отдать соответствующие распоряжения.