Громыко крякнул, поскреб свою кудлатую бороденку:
— От тебя, Федор Анатольевич, ничего не скроешь… Тревожусь я. Неспокойно на душе. Маятно. За Янку переживаю. Уехали они с Ильей в этот Среднемухинск… Ты своим внутренним зрением посмотри, как оно там… — отставной майор неопределенно покрутил рукой у себя над головой, — в астрале?
— Николай Кузьмич, уважаемый! Вы изрядно преувеличиваете мои скромные способности, — граф развел руками.
— Да ладно, Анатольич, не прибедняйся. Ты же того… Умеешь, короче… Чуешь! Вот и покрути носом там, в ненашем мире. Очень прошу!
— Ну, хорошо. Однако никаких результатов, Николай Кузьмич, я вам не гарантирую!
Торлецкий встал, прижался спиной к серому тесаному камню стены, предварительно отодрав с нее пяток слизней. Бойко топоча, тут же прибежал Старый Гном и шустро умял разноцветных гермафродитов-симбионтов.
Закрыв глаза, граф замер, и Громыко, глядя на него, тоже затаил дыхание.
Некоторое время ничего не происходило. В лаборатории что-то побулькивало и позвякивало, изредка с характерным чмоканьем падали на пол со стен и потолка слизни, и тут же раздавался ежиный топот и радостное чавканье.
Наконец Торлецкий открыл глаза, вспыхнувшие пронзительной зеленью куда как ярче обычного:
— Ваши предчувствия, Николай Кузьмич, оказались отнюдь не беспочвенными! Хм… Что-то действительно происходит. У меня сложилось впечатление, что все мы подобны неким насекомым, ползающим по крышке парового котла. Нам тепло, комфортно, уютно, и никто даже и не подозревает, что давление в котле достигло критических показателей и в любой момент может произойти взрыв!
— А этот «любой момент», как скоро он наступит? — облизнув губы, быстро спросил Громыко.
— Видите ли… Мне почему-то показалось, что это зависит вовсе не от котла. Что-то движется к нам, в Первопрестольную, движется с востока и скоро, буквально сегодня, будет здесь.
— Оно, это «что-то» связано с Яной, Ильей?
— Оно, Николай Кузьмич, связано в первую очередь с одним нашим общим знакомым…
— С Удбурдом, мать его? — Громыко скривился.
— Э-э-э… Но позвольте! Вы же должны были забыть всю эту историю! — Торлецкий удивленно выпучил глаза.
— А я и забыл, — кивнул бывший опер, — да только вот сегодня утром почему-то вспомнил… Неожиданно так! Словно в башке свет включили!
— Вот что, голубчик, — граф вынул из кармана черной вельветовой блузы телефон, — давайте-ка вызовем сюда Дмитрия Карловича и попробуем связаться с мадемуазель Яной и Ильей Александровичем…
— С ними связываться без толку, я пробовал. У Янки мобильник отключен, а Илюха «вне зоны действия сети»…
* * *
Когда это началось, Яна и сама не поняла. Она, прислонив согнутые колени к стенке, в позе эмбриона лежала на узкой кровати в своей каюте-камере и пыталась заснуть.
Неизвестность тревожила ее, и девушка хотела быть отдохнувшей, в хорошей физической форме на случай, как говорили у них в оперотделе, «обострения ситуации».
Витая между явью и сном, неожиданно Яна ощутила, как что-то или кто-то вторгается в ее внутреннее пространство, в ее сущность. Это было не похоже на приснопамятного кота Баюна. Тот проявлял себя лишь словами, звучащими в голове. Яна долгое время вообще думала, что это ее собственные мысли или, на худой конец, какие-нибудь галлюцинации.
Теперешнее вторжение носило совсем другой характер. Передать словами ощущения, испытываемые Яной, девушка не смогла бы. Наиболее близкие ассоциации у нее вызвал секс, но там, даже с самым ласковым и опытным любовником, все происходило гораздо грубее и проще.
«Что это? Кто ты?» — закрыв глаза, мысленно спросила Коваленкова, пытаясь представить себе наползающую на нее бесформенную массу в виде чего-то понятного и не страшного.
«Я — это ты. А ты — это я!» — ответ пришел далеким эхом, еле слышный, на грани понимания.
«Ты — женщина?» — снова спросила Яна.
«Я — это ты. Конечно, мы — женщины», — прошелестело сквозь мягкие коричневые пятна, возникающие перед внутренним взором девушки.
«Зачем ты здесь?»
«Я стану тобой, а ты — мной. Так суждено. Так будет хорошо. Не бойся!» — неведомый голос несколько окреп, теперь Яна разбирала слова без труда. А еще она уловила интонацию и поняла — с ней действительно говорит какая-то женщина.
«Я не хочу становиться кем бы то ни было! Я — это я!» — продолжила девушка бессловесный, немой диалог.
«Ты все поймешь потом… Смотри…» — прошептала неведомая Янина визави.
И сразу исчезли коричневые пятна. Яна увидела себя в удивительном храме. Золотая византийность православия соседствовала здесь с космической устремленностью готики, а причудливость барочных орнаментов дополнял искусный декор античных колонн и карнизов.
Мягкий витражный свет цветными пятнами отражался от витых семисвечников, играл на полированном камне капителей, дробился в золотых окладах и самоцветных каменьях темных икон. Почему-то вспомнились стихи Блока:
И голос был сладок,И луч был тонок.И только высоко,У Царских Врат,Причастный тайнам,Плакал ребенокО том, что никтоНе придет назад…
И едва только Яна услышала, почувствовала, прожила эти строчки, как в тишине зазвучал голос. Но это отнюдь не был голос ребенка. В загадочном полумраке самого эклектичного в мире храма мощно и звонко разлилось:
…Недавно гостила в чудесной стране.Там плещутся рифы в янтарной волне.В тенистых садах там застыли века.И цвета фламинго плывут облака.В холмах изумрудных сверкает река,Как сказка прекрасна, как сон глубока,И хочется ей до блестящей луныДостать золотистою пеной волны.Меня ты поймешь.Лучше страны не найдешь!Меня ты поймешь.Лучше страны не найдешь!
«Я все-таки схожу с ума…» — отрешенно подумала Яна и вдруг поняла, что плачет. Неповторимый, удивительный агузаровский голос высек из Яниной души искры, и они обожгли девушку, затронув самые сокровенные струны ее сущности, ее «я».
Всхлипывая, как маленькая девочка, Яна свернулась калачиком и вскоре уснула. И еще засыпая, она знала — та, что приходила к ней, сделала подарок: на этот раз ни сны, ни тревожные мысли Яне не помешают…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});