Читать интересную книгу Однажды на краю времени (сборник) - Майкл Суэнвик

В воображении я представлял эту сцену тысячу раз: как оставляю сумку, соскакиваю с поезда прямо ему навстречу. Он не двигается, не пытается бежать. Я одним движением скидываю с плеча пиджак, здоровой рукой достаю револьвер и стреляю.

Теперь же…

Он грустно посмотрел на тело Виктории и положил руку мне на плечи.

– Господи, тебе ведь только что разбили сердце.

Я прожил на Небесном Вокзале целый месяц, наблюдая за тем, как растет мой сын. Джонатан умер, не оставив потомков, его похоронили на орбите. Гроб обогнул Кузнечика семь раз, а потом его траектория сократилась, и он ярким метеором растворился в ночи – горел не дольше серной спички.

Джонатан был хорошим человеком с язвительным чувством юмора. Явно не от меня.

Теперь я странствую по миру. Вокруг вздымаются и падают цивилизации. И только я не меняюсь. Где все не так плохо, рассеиваю смертность. В ином случае выпускаю на свет болезни.

Я иду, куда иду, и делаю свою работу. Поколения вздымаются передо мной колосьями пшеницы, и я, как жнец, скашиваю их. Иногда – нечасто – я сам ухожу, хочется подумать, вспомнить. Потом гляжу в ночь, на колонизированную вселенную, пока глаза не зальют слезы, в которых тонут рои звезд.

Я – Смерть, и это моя история.

Светящиеся двери

Двери начали открываться в начале марта, во вторник. Сначала всего несколько – неуверенно мерцающих, созданных на краю предельно допустимого временного диапазона, – и в те немногие двери первых дней исхода вошли не изможденные и умирающие с голоду, а вполне здоровые беженцы, привилегированные ученые и технари, которые создали или сумели украсть приборы, сделавшие побег возможным. Мы принимали их примерно по сотне в неделю, в обстановке относительной секретности и в удачно изолированных местах. Все фиксировали видеокамеры, и наши собственные лучшие специалисты лихорадочно писали, проводили семинары и телеконференции, на которых обсуждались сенсационные сообщения.

Теперь, оглядываясь назад, можно сказать, что то было благословенное время.

В апреле ворота шлюзов распахнулись во всю ширь. Светящиеся двери открывались повсеместно, выплескивая потоки оборванных, перепуганных беженцев. Их были миллионы, и все они, вплоть до самых маленьких детей, перенесли ужасные, чудовищные жестокости. От историй, которые они рассказывали, любому сделалось бы дурно. Я знаю.

Мы делали все возможное. Устраивали лагеря. Копали ямы под уборные. Раздавали мыло. Все это легло тяжким финансовым бременем на правительство, но куда было деваться? Эти беженцы были нашими потомками. Они в самом прямом смысле были нашими детьми.

Всю весну и все лето поток беженцев только увеличивался. Когда их число по всему миру составило десятки миллионов, власти запаниковали – неужели это будет длиться до бесконечности и нашествие этой людской саранчи увеличит население вдвое, втрое, вчетверо, затопит все земли и уничтожит всю пищу? На какие меры нам придется пойти, чтобы остановить это? Ресурсы планеты уже на пределе. Она не сможет принять еще. А потом, в августе, двери просто захлопнулись. Кто-то там, в будущем, закрыл их раз и навсегда.

Мысль о том, что случилось с теми, кто не успел проскочить, была невыносима.

– Новые отчеты из ожогового отделения, – сказал Шрайвер, откидывая полог палатки.

Шрайвер называл рассказы беженцев страшилками. Он бросил папки мне на стол и наклонился, чтобы заглянуть в вырез моей блузки. Я хмуро поглядела на него, и он отодвинулся на шаг.

– Есть в них что-нибудь полезное?

– Ничего. Но ведь не я же придумал правила. Тебе придется прочитать все отчеты до последнего слова, чтобы ты могла клятвенно подтвердить перед комиссией: там нет ничего такого, о чем они хотят знать.

– Верно.

Я провела сканером по страницам всех папок, а потом сбросила всю стопку в корзину для бумаг. Коснулась большим пальцем клавиши на одной из новых панелей – лучшие приборы системы безопасности были самой первой выгодой, извлеченной из наплыва технарей из будущего, – и сказала:

– Готово.

Затем я сцепила пальцы на затылке и откинулась в кресле. В воздухе пахло брезентом. Временами казалось, что вся вселенная пропахла брезентом.

– Так как у тебя дела?

– Примерно так, как ты ожидала. Все утро беседовал с жертвами.

– Лучше ты, чем я. Я подаю заявление о переводе в управление по печати. Подальше от этих палаток, подальше от лагеря, в какую-нибудь миленькую редакцию, буду писать пресс-релизы и статьи для воскресных журналов. Непыльная работенка, собственный кабинет и полное удовлетворение от осознания, что я, для разнообразия, занимаюсь чем-то хорошим.

– Не выйдет, – сказал Шрайвер. – От всех этих историй чувства просто притупляются. Есть даже специальный термин. Это называется «выгорание». Наступает момент, когда ты начинаешь обвинять жертву в том, что она вынуждает тебя выслушивать все это.

Я поерзала в кресле, словно устраиваясь поудобнее, и грудь обнажилась чуть больше. Шрайвер с присвистом вдохнул. Впрочем, совсем тихо – сам он точно был уверен, что я ничего не заметила. Я сказала:

– Наверное, тебе лучше вернуться к работе.

Шрайвер выдохнул:

– Да-да, я слышу тебя.

Он с несчастным видом поднырнул под полог палатки. Через секунду его улыбающаяся физиономия просунулась обратно.

– Ой, Гинни, чуть не забыл. Хуонг на больничном. Геворкян велела тебе передать, что ты сегодня после обеда будешь вместо нее интервьюировать жертв.

– Ах ты, негодяй!

Он захихикал и исчез.

Я сидела, расспрашивая женщину, лицо которой походило на маску застывшего ужаса. Она отвечала с торопливой готовностью. Все они так отвечали. Это даже пугало. Они были благодарны за все, за любую мелочь. Иногда мне хотелось ударить очередного несчастного по лицу, чтобы просто добиться нормальной человеческой реакции. Только они, наверное, стали бы целовать мне руки за то, что я не сделала ничего хуже.

– Что вам известно об инженерии срединной точки? О насекомых-шпионах? О сублокальных методах?

Я дошла до конца списка, составленного на эту неделю, и на каждом пункте она качала головой.

– Машины Пригожина? Транс-статус СВАТ? Микромонологи? – (Ничего, ничего, ничего.) – Фленария? Инцидент в Толедо? Теория «третьего мученика»? Научно-исследовательская группа «G»?

– Они забрали мою дочь, – сказала она в ответ на последнее. – Они сделали с ней такое…

– Об этом я вас не спрашивала. Если вам что-то известно об их военной организации, их машинах, препаратах, исследовательских технологиях – прекрасно. Но о людях я ничего слышать не хочу.

– Они такое делали… – Ее мертвые глаза впивались в меня. – Они…

– Не рассказывайте мне.

– …вернули ее домой на середине эксперимента. Сказали, у них не хватает работников. Они простерилизовали нашу кухню и выдали список того, что с ней еще нужно сделать. Кошмарные вещи. И еще опросный лист вроде вашего, чтобы записывать ее реакции.

– Прошу вас.

– Мы не хотели, но они оставили такой особый прибор, чтобы мы подчинились. Ее отец убил себя. Он и дочь хотел убить, но ему не позволил прибор. После его смерти они изменили настройки, чтобы я тоже не могла себя убить. Я пыталась.

– Проклятье! – Это было что-то новенькое. Я дважды стукнула по ручке, включая пьезохрон, чтобы ручка писала с опережением на пятнадцать секунд. – Вы что-нибудь помните об этом приборе? Большой он был? Какие на нем были кнопки?

Почти невероятно, чтобы она сообщила нам что-нибудь полезное. Среднестатистический беженец знал о технологиях будущего не больше, чем среднестатистический современный гражданин знает о телевидении и компьютерах. Включаешь – прибор работает. Когда ломается, покупаешь новый. Однако моя работа состояла в том, чтобы находить следы. Любая мелкая деталь помогала проявить большую картину. В конце концов все недостающие элементы отыщутся. Во всяком случае, такова была теория.

– У него был внешний или внутренний источник питания? Вы когда-нибудь видели, чтобы его кто-то обслуживал?

– Я взяла его с собой, – сказала женщина. Она порылась под грязной одеждой и вынула нечто, похожее на каплю ртути размером с кулак и с разноцветными огоньками. – Вот.

Она уронила прибор мне на колени.

Порождение автоматизации, точнее, гиперавтоматизации. Старая страшилка пятидесятилетней давности в конце концов воплотилась в жизнь. Больше не нужны были люди, чтобы строить шахты, заниматься сельским хозяйством или промышленностью. Из машин получились лучшие управленцы и более внимательные служащие. Требовалась лишь маленькая горстка элиты – жертвы называли их просто Хозяевами, – чтобы отдавать распоряжения. Поэтому возникло множество бесполезных людей, которые попросту занимали место.

Нужно же было что-то с ними делать.

И способ был найден.

Во всяком случае, это мое предположение. Точнее, одно из многих. У меня их миллион: гиперавтоматизация, нарастающее ожесточение коллективного сознания, всеобщая обусловленность и взаимосвязанность явлений. Скрытая агрессия, заложенная в природе иерархической структуры. Притупление чувства сострадания. Тривиальность зла.