Читать интересную книгу Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

Вторник, 8 августа 1911 года

Время пришло. Он велел мне оставаться в стороне, он чувствует, что время пришло, но я тоже это чувствую. Он ходит со своим фотоаппаратом, потому я знаю, знаю. Он снова призовет их, он собирается сделать новые фотографии. Я пойду, и я буду там, и я докажу, что я достоин, ибо не буду сообщать о своем присутствии; я дам ему возможность исполнить его великую работу без помех, а когда фотографии будут сделаны, я открою, что все время был рядом с ним, и это покажет, что я готов, я чист, и элементали могут заглянуть в мою душу и понять, что я тот, кем и должен быть. Ночь была долгой, но я вытерпел. Все мои ночи, проведенные в лугах, не прошли даром. Без солнечной энергии эфирные существа прячутся — так маргаритки закрывают свои лепестки, закрывают глаза с наступлением темноты, чтобы поспать. Но я провел долгие часы в одиночестве, скрытый темнотой; я познал свою душу и свое сердце, я заглянул внутрь себя, я вырвал с корнем всякую похоть и физические желания, все ненужные чувства, которыми дьявол терзает меня в последнее время, и я очистил себя от всякой скверны — не осталось ничего, кроме света и чистой энергии моей астральной и эфирной сущности. Я готов и знаю это. Я это знаю! Никогда одной только молитвой я не добивался таких живых снов и ощущений. Какими мертвыми и холодными кажутся теперь камни моей церкви, когда вокруг меня — церковь истинная, и я вижу ее. Ничего подобного до сегодняшнего дня! Церковь живого света и живого дыхания, живого духа всего, что есть свято и хорошо, раскинулась вокруг нас в зелено-золотистом великолепии, и я наконец-то пришел и увидел и принадлежу теперь ей. Те же, кто нечист духом, те, чей разум не в состоянии познать эти величайшие истины, останутся там, где они есть, в самом низу, позади, под той лестницей, по которой мы поднимаемся к свету. Им предстоит множество жизней, множество оборотов колеса, чтобы искупить все грехи и злодеяния, которые делают невозможным в этой жизни их развитие. Даже моя жена должна искупить грехи. Как и у всех женщин, душа ее преисполнена желаний и похоти. Время настало — сегодня на заре. Я готов, и я пойду, я увижу, и все свершится. Заря занимается, небо ясное, священный свет пробуждающегося солнца уже близко. Скоро начнется танец, и я тоже буду танцевать, я покину эту оболочку и обрету истинную форму. Я готов.

1911 год

Кэт просыпается затемно. «Это последний раз», — говорит она себе и улыбается. Последний раз, когда она просыпается в кровати прислуги, последний раз, когда она находится в доме, где должна только работать, где с ней обращаются как с низшим существом, где она лишена свободы. Мгновение она мешкает, отмечая про себя, как впивается в спину бугристый матрас, как болят все мышцы от груди до бедер, потому что накануне она оттирала каменные плитки пола в нижнем этаже. Она замечает, что от ее рук исходит кислый запах, потому что она месила тесто для хлеба, когда Софи Белл сделалось дурно из-за жары. Вспоминает, что на сегодня у нее стирка — груда нижнего белья Кэннингов. Подумав обо всем этом и посмеявшись, она поднимается, умывает лицо и руки. Вода будит ее окончательно, заставляя дрожать от холода. Она льется в эмалированный таз, наполняя комнату негромким плеском. Кажется, весь мир затаил дыхание.

Проходя мимо комнаты Софи Белл, Кэт задерживается на мгновение. Она не сказала экономке, что уходит, и, несмотря на волнение, ощущает укор совести. Тяжкое и громкое дыхание Софи отчетливо слышно сквозь дверь, и Кэт на мгновение берется за ручку. Слишком поздно. Мысленно попрощавшись, она решает написать экономке, когда они с Джорджем снимут где-нибудь жилье. В Хангерфорде или в Бедвине. Маленькие городки и деревни тянутся на запад вдоль канала, словно бусины, нанизанные на нитку. Кэт с Джорджем поездят по ним, осмотрятся и выберут себе место для житья. Кэт подкрадывается к задней двери как можно тише, так как знает, что викарий больше не ночует в спальне. Каждое утро его подушка не смята, простыня с его стороны гладкая. Дверь библиотеки закрыта, и, хотя оттуда не пробивается свет, там как будто кто-то затаился и ждет, тишина за дверью настороженная, наблюдающая. Кэт останавливается, внимательно прислушивается, стараясь уловить движение. Потом идет дальше, сердце колотится. Верхняя ступенька лестницы скрипит, и Кэт замирает. Ей кажется, что она слышит шаги за этой непроницаемой дверью. Скрип стула, с которого кто-то поднимается. Но она не собирается возвращаться и спешит дальше, ступая как можно более бесшумно. Спускается по лестнице, пересекает кухню, выходит через заднюю дверь. В тишине кажется, что щеколда оглушительно грохочет.

Мир за дверью еще лишен красок, плоский и нереальный в странном предрассветном сумраке, который не тьма и не свет, не день и не ночь. Момент равновесия, когда того, что было, уже нет, а то, чему суждено быть, еще не началось. Кэт перешагивает через это межвременье, чувствуя, как кровь бежит по жилам, прохладная и живая. Воздух сырой, его прикосновения оставляют на щеках и волосах влагу. Она останавливается у садовых ворот и оглядывается на дом викария с его высокими стенами и закрытыми ставнями. Как же он похож на тюрьму — и она уверяет себя, что ноги ее в нем больше не будет. Кэт вздыхает, с надеждой думая, что если для нее здесь была тюрьма, то для Тэсс этот дом станет убежищем. Спасительной гаванью, местом исцеления. Она надеется, что, приведя сюда Тэсс, она хоть немного искупит вину за те несчастья, какие обрушились на ее подругу.

Насильственное кормление оказало на некоторых из заключенных суфражисток специфическое воздействие. Лица у них были в синяках и ссадинах, часто шла кровь носом, случались нервные припадки, с которыми они не могли совладать, у многих началась грудная инфекция, приступы кашля, от которых они задыхались. Однако при всем при том силы у некоторых из них начали восстанавливаться. Пища, залитая в них насильно, питала тела, и головокружения, апатия на время отступили. После трех дней этого кошмара Тэсс, Кэт и еще несколько женщин, пошатываясь, вышли из своих камер, их сил хватило, чтобы стоять и с отчаянием смотреть на небо. Поддерживая друг друга, словно пара дряхлых вдов, две служанки с Бротон-стрит медленно вышли во двор. Кэт был невыносим вид ссадин и корост на лице у Тэсс, ее меловая бледность и то, как ее знобило, хотя день был теплый.

— Тэсс… мне так стыдно, что я втянула тебя во все это, — прошептала Кэт, когда они остановились в солнечном углу двора.

Тэсс силилась улыбнуться, но не смогла. Стена у них за спиной была влажной от утренней росы, темные подтеки впитались в холодные камни.

— Это не твоя вина, Кэт. Это все полицейские…

— Нет, тебя бы вообще там не было, если бы я тебя не уговорила! Ты благополучно сидела бы дома…

— Я бы предпочла пойти с тобой, чем сидеть дома, даже если бы знала, что окажусь здесь, честное слово, Кэт. Ты самая лучшая подруга, какая у меня была в жизни… — сказала Тэсс, и ее слова прервал сиплый, захлебывающийся кашель.

— Нет, никакая я не лучшая! — Кэт замотала головой, ее глаза наполнились злыми слезами. — Откажись от голодовки, Тэсс. Прошу тебя. Тебе нельзя продолжать… Я буду бастовать за нас обеих! Начни есть, и уже скоро ты выйдешь отсюда. Джентльмен примет тебя обратно, я уверена…

— Может быть, и примет, если ты попросишь за меня, — проговорила Тэсс, и в ее глазах засветилась надежда.

— Конечно я попрошу за тебя! Я заставлю его оставить тебя, обещаю.

— Только… я не откажусь от голодовки. Я не стану той, кто поддастся им, Кэт! И если я знаю, что ты поступаешь так же, я справлюсь, честно, я смогу.

— Но мне невыносимо даже думать об этом, Тэсси! Невыносимо думать о том, что ты страдаешь, когда виновата во всем я! — Голос Кэт от душевной муки стал похож на хрип.

— Только не плачь, Кэт, вот этого не вынесу я! Да и все равно, я лучше умру с голоду, чем буду есть те помои, которые нам дают. Господи, я бы сейчас убила за пирог Эллен! С говядиной и элем, с картошкой и подливкой… — Тэсс закрыла глаза, мечтая о пиршестве.

Рот Кэт наполнился слюной.

— Когда выберемся отсюда, у нас будет такой пирог. Большой, только для нас двух, и от него будет идти горячий пар, — пообещала она.

— И к нему еще ломтик сыра с голубой плесенью, а потом миндальное пирожное. Вот за такую еду можно было бы прекратить голодовку, а не за тот жуткий суп, который нам дают. По-моему, это просто грязная вода, в которой Ворона моет ноги! — сказала Тэсс с легкой гримаской, от которой у нее лопнула трещина в углу рта. Она поморщилась, когда Кэт осторожно промокнула кровь манжетой блузки.

— Ворона? Моет ноги? Не говори глупостей. Я слышала, что она не мыла их уже лет десять. Говорят, у нее на ногах вовсе не чулки, это просто кожа посерела от грязи! — сказала она.

— Фу, какая гадость! — шепнула Тэсс, чуть улыбнувшись.