Читать интересную книгу Красные курганы - Валерий Елманов

Последующие четыре дня прошли точно так же – в бесполезных метаниях и мучительных раздумьях. К исходу пятого Константин понял, что вот теперь-то точно все. Теперь ему железно не успеть. Правда, надежда еще теплилась в душе, но на другое утро пропала и она. Это был конец. Только обычный, а не голливудский.

И на него сразу же с прежней силой навалились тоска и апатия. Дальше он продолжал не жить, а существовать, что-то тупо жевал, часами разглядывал потолочные балки и бесцельно валялся на лавке, время от времени заставляя себя думать, что жизнь после Калки не закончилась, что все еще поправимо и вообще в выигранных войнах бывают проигранные сражения – достаточно вспомнить Бородино.[159]

Думал он лениво, внутренне хорошо понимая, что все это – чистейшей воды вранье, которым он попросту пытается себя успокоить. К тому же Калка – и это он тоже отлично понимал – была не просто сражением. Именно благодаря этой победе Субудай мог смело доложить Чингисхану, что стратегическая разведка завершилась успешно, а русские князья подобны тараканам, каждый из которых бегает сам по себе. Только успевай их давить, пока не устанет рука.

День тянулся за днем – вяло, скучно, бесцельно.

Все изменилось, когда Константин впервые услышал разговор стражников о том, что произошло с ушедшими в степи русскими дружинами и многочисленным ополчением. Точнее, вначале зазвонили колокола. По их тягучему погребальному звону рязанский князь и понял, что уже вернулись первые из тех, кто уцелел.

Часами терпеливо просиживая у самой двери, он жадно ловил каждый звук, который до него доносился, и к исходу дня знал практически все.

Оказывается, вернулись в Киев лишь несколько десятков конных ратников на загнанных конях. В их числе и князь Ярослав, весь израненный. Про остальных пока ничего не было известно.

Впрочем, бывший учитель истории в подробностях особо не нуждался. Он и так хорошо представлял себе страшную картину случившегося. Правда, был один нюанс.

На самом деле все завершилось гораздо хуже, чем в той истории, которую он изучал. Князья поняли, что рязанцу теперь не бывать на троне, и облегченно вздохнули, а несогласные с таким решением попросту покинули Киев. Но таких и было-то всего двое – Ингварь и Давыд Ингваревичи. Племяши требовали разобраться во всем сразу, но кто будет слушать этих сопляков. К тому же они – родичи Константина и понятно, что горой встанут за своего двухродного стрыя. Словом, уехали и уехали – туда им и дорога. Без них управимся.

Судьбу монгольских послов князья решили тоже довольно-таки быстро, отдав их половецким ханам. Отдали в первую очередь из-за того, чтобы поступить вопреки желанию рязанского князя. К тому же если бы они были хотя бы язычниками, а то оказались несторианами, то есть еретиками, которые даже – вот кощунство! – божью матерь именуют не иначе как христородицей, утверждая, что она родила обычного человека, а не бога. И где только подобрали таких?

Однако сплочение оказалось мнимым. Князья, прибывшие на Калку с дружинами и ратным ополчением, вновь не смогли поделить верховную власть. Результатом этого оказался разгром, тяжелый и страшный. И повторилось все сызнова: и первоначальный лихой наскок русской конницы вкупе с половецкими ордами, и притворное отступление монголов, и жуткое побоище. В эпилоге тоже все было по-прежнему, включая пир победителей на досках, под которыми слабо стонали, а потом затихли пленные русские князья.

Изменение было лишь одно. На сей раз под досками не лежали черниговские, новгород-северские и переяславские князья, зато их места заняли те, кого не было тогда, – Владимир Рюрикович Смоленский, девятнадцатилетний правитель Владимиро-Волынского княжества Даниил Романович и… сам Мстислав Мстиславич Удатный вместе со старшим сыном киевского князя Святославом.

Почему так произошло? В тот раз, за счет того что дружин было намного больше, те же смоляне успели построиться и им удалось во главе со своим князем уйти за Днепр. В этот раз лихой наскок Мстислава Удатного и его зятя Даниила был отбит слишком быстро.

По той же причине они не успели убежать и сами. Кольцо монголов было чересчур плотным, и почти никто не успел переправиться через реку.

С Мстиславом Романовичем получилось хрестоматийно. Поддавшись на ложные обещания, он покинул свои укрепления на противоположном берегу Калки, после чего монголы нарушили свое слово и устроили жестокую резню, во время которой погибли все киевляне.

Погибли и братья из Турово-Пинской земли, князья-изгои Владимир и Ростислав Глебовичи, погибли… Впрочем, проще перечислить тех князей, которые остались в живых. Таковых оказалось всего два.

Ростислав Мстиславич, один из двух сыновей киевского князя, был оглушен и лежал бездыханным. Монголы, посчитав его за убитого, содрали с бесчувственного тела бронь и дорогие одежды и оставили лежать на поле брани. Пришел он в себя лишь ночью, постанывая, кое-как поднялся на ноги и побрел на запад, встречая по пути таких же бедолаг, как и он сам.

А первым в Киев прибыл Ярослав Всеволодович. Быстрый конь и верный Кулека спасли его, вынеся из сечи одним из первых. Правда, к тому времени князь успел получить столько ран, что дружинник и не чаял довезти его живым. Сам же князь, поминутно кусая губы от боли, то и дело впадал в беспамятство, но каждый раз упрямо возвращался из туманного белесого небытия. Помогала ему в этом ненависть.

«Доберусь до Киева, приговорю рязанца проклятого, погляжу, как он подыхает, а уж после и самому помереть можно», – зло скрипел он зубами.

Да еще остались живы те, кого в степи не было вовсе. В Чернигове и Новгороде-Северском сидели братья Ингваревичи, заявившие, что без повеления князя Константина им воевать нельзя, в Смоленске – Ростислав, младший сын Владимира Рюриковича, совсем мальчишка годами, в Киеве – Андрей Мстиславич. Да еще во Владимире-Волынском оставался Василько, меньшой брат Даниила.

С того самого дня, когда Константин обо всем этом услышал, его тоску как рукой сняло. На смену унынию подкатила злость. Только теперь не бесцельная, сжигающая душу и ничего не дающая взамен, потому что направлена на самого себя, а самая что ни на есть боевая – на монголов. Можно было бы обозлиться еще и на тех, кто так бездарно все провалил, но на мертвых злиться как-то негоже, да и наказаны они уже за это. Чего уж теперь.

Он еще не знал, как вырвется из темницы, но знал, что обязан это сделать, потому что никто из торжествующих ныне победителей не должен вернуться в степь. Нельзя, чтобы они рассказали, как легко достаются победы над глупыми русичами.

Словно подбадривая его в этих намерениях, к вечеру следующего дня в одно из окошек темницы, прорвав воловий пузырь, затягивающий узкое отверстие, неожиданно влетел нож, причем неплохой. И рукоять удобная, да и само обоюдоострое лезвие достаточно длинное, не меньше пятнадцати сантиметров.

Неизвестный доброжелатель ухитрился даже привязать к рукояти кусочек бумажки. На ней было написано лишь одно слово: «Берегись». Чего или кого именно беречься, сказано не было, но Константин и так понял. Да чего тут не понять, коли сам Ярослав Всеволодович в Киев пожаловал.

Поначалу, добравшись до места, Ярослав решил устроить судилище. Однако для этого необходимо было собрать всех князей, оставшихся в живых. Точнее, не всех, а только тех, которые в своем горе непременно отдали бы голос за самую суровую кару. Братьев Ингваревичей и Вячко, ссылаясь на то, что они уже как бы и не совсем князья, а так – подручники, можно было бы не приглашать вовсе.

Словом, поддержка Ярославу была бы обеспечена, но он боялся не дожить. Если после схватки под Коломной он скрипел зубами, но продолжал неистово тянуться к жизни, если после Ростиславля он тоже быстро оправился, то ныне было совсем иное.

Он и сам чувствовал, что долго не протянет. Видать, и впрямь татарские сабли да стрелы задели что-то жизненно важное в его теле, а может, просто накопилась усталость. Не зря ее в народе зовут смертельной. Бывает, оказывается, и такая. Но, скорее всего, одно наложилось на другое и слепилось так, что только смерть разнимет. Сил у него оставалось – он это хорошо чувствовал – только на месть, а вот на жизнь – увы.

Да тут еще княгиня масла в огонь подлила. Кто ее за язык дергал? Сама встряла, не спросясь.

– Ныне же из поруба князя Константина выпустить надобно, – заявила твердо.

– Чтобы он меня самого в узилище вверг? – Лицо Ярослава негодующе искривилось.

– Ратные люди, кои уцелели да за тобой в Киев прибежали, сказывали, что те, кто вас побил, прямиком сюда идут. Не боись, – презрительно усмехнулась она. – Константин прежде всего о Руси думает, так что не до тебя ему. Он первым делом со всей своей силой на них пойдет. Если ты его немедля выпустишь, то мы успеем.

– Что успеем? – не понял Ярослав.

– За стенами отсидеться, – пояснила Ростислава. – А там и Константин придет с ратями. Уж он-то им спуску не даст, – и пригрозила: – Если сам не выпустишь, то киевляне подсобят, но тогда уже не надейся на его милость, – а в довершение еще и припечатала веско: – Вспомни Всеслава Полоцкого![160] Хотела-то она как лучше сделать, думала, что этим напоминанием поторопит мужа с решением и он испугается, а получилось…