Читать интересную книгу Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Таким образом, в годы Смуты русские ознакомились и не без успеха на протяжении по меньшей мере двух-трех лет пытались использовать основные принципы голландской военной школы. Почему же эта реформа не получила своего дальнейшего продолжения? На наш взгляд, неудаче попытки перенимания западноевропейского опыта в начале XVII в. способствовали невозможность экономически обеспечить дальнейшее осуществление реформы в разоренной многолетней Смутой России и консервативная политика правительства Михаила Федоровича, нацеленная на восстановление традиционных, привычных форм жизни как общества, так и государства. Столкновение с европейцами и более близкое знакомство с ними усилило ксенофобские настроения в русском обществе, нежелание сотрудничать с ними, в том числе и в военной области. Кроме того, голландская школа была еще несовершенна и не могла дать решающего преимущества (! – выделено нами. – П.В.) над прежней.

В общем, как отмечал один из первых исследователей истории русской армии в 1-й половине XVII в. И.Л. Беляев, правительство Михаила Федоровича «…не стало изменять главных и коренных положений и условий тогдашнего войска; но оставило ему прежний основной состав…»701. Однако при всем при том опыт Смуты не был забыт. Когда правительство Михаила Федоровича стало готовиться к Смоленской войне, оно обратилось к нему.

Необходимость военной реформы и перехода на новые начала военного строительства выяснилась довольно скоро после завершения Смуты. В начале 20-х гг. XVII в., замышляя взять реванш за Смуту, правительство Михаила Федоровича провело тотальную проверку «конности, людности и оружности» детей боярских. В Москве было известно из челобитных служилых людей об их печальном материальном положении, однако в Разрядном приказе полагали, что дети боярские из-за лености, «воровства» или по каким иным несущественным причинам плачутся о своей бедности и неспособности нести государеву службу без царского жалованья. Но чуда не произошло – реальность оказалась еще более печальна. Смута и «всеконечное разоренье» Русской земли из-за интервентов и собственных «воров» привели поместную систему в окончательный упадок. Русская конница утратила свою прежнюю боеспособность, и полагаться на нее было невозможно.

В результате, стремясь нарастить военный потенциал, правительство Михаила Федоровича было вынуждено изменить структуру армии и соотношение родов войск, пойдя на увеличение доли пехоты. Согласно росписям Разрядного приказа от 1630 г. войско московского царя насчитывало 92 555 человек и примерно 10 тыс. боевых холопов и слуг, которые распределялись следующим образом: дворяне и дети боярские – 27 433 человека, 28 130 стрельцов, 11 192 казака, 4316 пушкарей, служилых иноземцев и черкас, т. е. украинцев на русской службе, – 2783 человека, 10 208 служилых татар, чувашей, мордвы и прочих служилых инородцев – 8493 человека702. Таким образом, пехота (в том числе и ездящая, поскольку часть стрельцов и большинство казаков издавна ездили верхом, сражаясь пешими), вооруженная огнестрельным оружием, составляла теперь без малого 2/5 московского войска – не в пример больше, чем полустолетием – раньше.

Упадок поместной конницы негативно сказался и на состоянии полевого войска. Хотя к началу 30-х гг. в результате принятых мер удалось поднять численность всех вооруженных сил Российского государства примерно до 85–100 тыс. (по разным подсчетам, от 98,5 до 86 тыс.703), реально московское правительство в случае большой войны и дальнего похода могло рассчитывать в лучшем случае всего лишь примерно на 16 тыс. детей боярских и дворян, способных нести «полковую» (т. е. полевую) службу. В поле могли выйти также примерно 7,5 тыс. московских стрельцов и некоторое количество стрельцов городовых. Кроме того, в полевую армию могло войти некоторое количество казаков, пушкарей, служилых иноземцев, татар и инородцев. Всего полевая армия могла включать в себя, как и сто лет назад, при благоприятных обстоятельствах максимум 40–50 тыс. ратников (считая послужильцев). Однако из этого числа нужно было вычесть по меньшей мере около 10–15 тыс. человек, которые ежегодно должны были нести службу на южной границе для «бережения» от татарских на-бегов.

При таком раскладе сил, учитывая снизившуюся боеспособность поместной конницы, татар и казаков, говорить о наступательной войне против Речи Посполитой, находившейся, казалось, в расцвете своего могущества, было бессмысленно – поражение России в войне было неизбежным. Нужно было предпринять нечто экстраординарное, необычное, что позволило бы поднять быстро боеспособность русского войска. Между тем в 20-х гг. XVII в. внешнеполитическая конъюнктура для России складывалась как нельзя более благоприятно. В 1618 г. началась знаменитая Тридцатилетняя война. В той или в иной мере, прямо или косвенно, в эту войну оказались втянуты практически все государства Европы, в том числе и Речь Посполитая. Московское правительство попыталось использовать разгоревшуюся войну в своих собственных интересах. Поиск вероятных союзников по борьбе с поляками и литовцами, начавшийся едва ли не сразу после заключения Деулинского перемирия, в 20-х гг. активизировался, и очень скоро такой союзник нашелся – шведы.

Завершив в 1629 г. очередной конфликт с Речью Посполитой, шведский король Густав-Адольф начал подготовку к вступлению в Тридцатилетнюю войну на стороне антигабсбургской коалиции. В ответ имперцы начали переговоры с королем Речи Посполитой Сигизмундом III относительно оказания им военной помощи. Слухи о них не могли не встревожить Швецию и ее патрона Францию. Естественно, что король Швеции и его министры проявили чрезвычайную заинтересованность в том, чтобы Россия не только оказывала им моральную и материальную помощь, продавая по льготной цене зерно, но и как можно скорее объявила войну Речи Посполитой. И если раньше Москва выжидала, то теперь там решили, что время реванша настало. В июле 1633 г. истекал срок действия Деулинского перемирия. Никаких подвижек в позиции польских властей относительно спорных вопросов в отношениях между Москвой и Варшавой не наблюдалось, более того, русские власти стали получать известия о передвижениях отрядов реестровых казаков к русской границе. В итоге после долгих споров московское правительство по настоянию патриарха Филарета решило начать подготовку к войне.

Вот тут-то как раз пришелся впору опыт Смуты. В Москве не забыли, что европейские наемники и обученные по голландскому образцу русские ратники сражались с поляками, литовцами и казаками успешнее, чем русская поместная конница, казаки и стрельцы. Понятно, почему московские власти, приступив к военным приготовлениям, решили снова обратиться к «голландскому» опыту. Так было положено начало военным реформам XVII в. в России, радикально изменившим лицо русских вооруженных сил и сделавшим возможными петровские военные преобразования.

Формирование армии «новой модели» в начале 30-х гг. представляет, несмотря на свой незавершенный характер, большой интерес как первый серьезный опыт перенимания передовых принципов западноевропейского военного строительства с одновременной их адаптацией к русским условиям и как образец для последующих шагов в этом направлении, предпринимавшихся впоследствии. В ней как в капле воды отразились все характерные черты военной революции в Европе и трудности ее осуществления в России в те годы.

Основу новой русской армии, созданной с апреля 1630-го по конец 1633 г. и отправленной под начальством воеводы боярина М.Б. Шеина осаждать Смоленск, составили 4 «немецких» и 8 русских солдатских полков общей численностью примерно 18,5 тыс. солдат и командиров. Драгуны и рейтары составили еще немногим более 3 тыс. человек704. Всего же русская армия «новой модели» насчитывала около 22 тыс. солдат и командиров.

Для этих воинских частей характерны все основные черты регулярной армии Нового времени: полное государственное обеспечение всем необходимым, от жалованья и «корма» до оружия и амуниции; относительно единообразное стандартизированное вооружение, амуниция и доспехи; четкая организационная структура, в корне отличавшаяся от той, которую имели прежние русские войска. Так, солдатский полк, являвшийся высшей тактической единицей, имел однообразное устройство и действовал как единое целое. По штату в полку (кстати говоря, как и в Европе, русские солдатские полки никогда не имели полного комплекта) должно было быть 8 рот. 1-я рота именовалась полковничьей и считалась старшей в полку, 2-я рота, подполковничья (полуполковничья), следовала за ней, потом шли 3-я майорская рота и 5 капитанских. В роте должно было быть 120 мушкетеров и 80 пикинеров – итого 200 солдат. Начальных же людей в роте насчитывался 21 человек: ротный командир – капитан, его заместитель – поручик, прапорщик-знаменосец, 3 сержанта-пятидесятника, ротный квартермистр – ротный окольничий, 1 каптенармус-дозорщик над оружием, 6 капралов-есаулов, лекарь, подья-чий, 2 толмача, 3 барабанщика. Рейтарский полк по проекту его создателя, полковника Ш. д’Эберта, должен был насчитывать 12 рейтарских рот – полковничью, полуполковничью, майорскую и 9 ротмистров. В каждой же должно было быть 167 рейтаров, а также поручик, прапорщик, ротный квартермистр, 3 капрала, 2 подпрапорщика. Кроме того, в полку предполагалось иметь полкового писаря, обозника, судью, квартермистра, лекаря с помощником, 4 полковых трубача, 11 ротных трубачей, полкового профоса с помощником, седельного мастера и кузнеца. 12 рот по 120 рядовых должен был насчитывать и драгунский полк705.