– Здравствуй, отец!
Атилиу от такого обращения поначалу потерял дар речи, а когда обрел его вновь, то заговорил взволнованно, едва сдерживая слезы:
– Ты не представляешь, как мне приятно слышать это слово – отец! Оно звучит для меня музыкой! Я ждал этого момента всю жизнь!
– А как тебе понравится: «Здравствуй, дед?» – озорно улыбнулся Леонарду.
– Что ты хочешь этим сказать? Неужели Катарина беременна?..
– Да. Сегодня утром она сдала анализы, и врач подтвердил: ты будешь дедом!
– Для одного дня это уже слишком! Я могу не вынести двойной радости. Умру от счастья, – засмеялся Атилиу.
– Ничего, выдержишь, – в тон ему произнес Леонарду. – От счастья еще никто не умер. И ты очень скоро будешь слушать эту божественную музыку: «Здравствуй, деда!»
События последних месяцев не принесли Элене счастья, но в какой-то мере вернули ей утраченный душевный покой.
Она теперь не сомневалась в прочности семейного счастья Эдуарды и радовалась за Виржинию, у которой продолжался трогательный роман с Маурисиу.
Но больше всего ее успокаивало нынешнее состояние Атилиу. Он буквально преобразился после того, как узнал, что у него есть сын. А поскольку они с Леонарду работали в одной фирме и виделись каждый день, то и сближение их на новой, родственной, основе произошло довольно быстро.
Утешало Элену и то, что ее опасения не оправдались: Атилиу не только не женился на Бранке, но и вообще перестал с ней общаться. Да и Бранка сильно изменилась. Теперь она не устраивала шумных приемов, а уединенно коротала дни в опустевшем особняке Моту, попивая свой любимый мартини и от скуки беседуя с Зилой.
Зато к Элене Атилиу откровенно тянулся. И она, чувствуя это, постепенно пришла к мысли, что их брак еще может возродиться. Тайна, разрушившая его, теперь имела все шансы навсегда остаться тайной: Сезар, женившись на Аните, вновь уехал с ней за границу, Антенор и Мафалда перестали тревожиться о его судьбе, а значит, и ворошить прошлое им больше не было нужды. Орестес и Виржиния тоже успокоились, глядя на счастливых Эдуарду и Марселинью, а также на воспрянувшего духом Атилиу.
Размышляя таким образом, Элена вновь принесла из студии свой дневник и записала в нем:
«Видимо, после стольких страданий и отчаяния мы подходим к какому-то светлому периоду в жизни. Нам всем нужен покой…»
Она прервала свою запись, потому что в этот момент неожиданно приехали Эдуарда с Марселинью.
– Мег на сегодня забрала Жуана и Алисию к себе, а мы вот решили съездить к нашей родной бабушке. Правда, Марселинью?
– Да, – пролепетал малыш и потянулся ручками к Элене.
Она, прежде чем взять его на руки, успела тайком от Эдуарды бросить дневник в стоявшую неподалеку сумку Аниньи, которую та забыла здесь вчера и которую Элена собиралась отнести в студию.
Но от внимания Элены ускользнуло, что точно такая же сумка с запасными штанишками для Марселинью была и в руках у Эдуарды.
Полдня незаметно прошли в разговорах и играх с Марселинью, а когда Эдуарда уехала, Элена вспомнила о дневнике и… обнаружила вместо сумки Аниньи сумку со штанишками!
Бросившись к машине и разогнав ее до предельной скорости, она всю дорогу молилась:
– Господи, помоги мне! Прости меня и помоги! Не дай Эдуарде прочесть мой дневник!..
Но ее молитвы оказались напрасными: Эдуарда уже успела прочесть самое главное, что скрывала от нее Элена, и встретила мать в крайнем возбуждении.
– Что все это значит? Ты сошла с ума? – вопрошала она, потрясая дневником. – Решила отобрать у меня сына?
– Дочка, я все тебе объясню. Надеюсь, ты поймешь меня…
– Нет, такое невозможно понять! Ты нарочно это придумала, потому что потеряла своего ребенка и хочешь забрать у меня Марселинью?
– Что ты говоришь, Эдуарда? Разве я могу желать тебе зла?
– Но тогда скажи, что все это неправда! Умоляю, скажи!
– Нет, доченька. К сожалению, это правда.
– Боже мой, какой ужас! – застонала Эдуарда. – Значит, вот что имел в виду Атилиу, когда говорил о твоем дневнике! Мой ребенок умер!.. А ты!.. Это не может быть правдой!.. Я не хочу, чтобы это было правдой! Я тебя ненавижу!..
– Доченька, Эдуарда, пойми меня!..
– Нет! Нет! Ненавижу!..
Они обе были настолько поглощены этим тяжким, болезненным объяснением, что не заметили, как вошел Марселу и некоторое время слушал их в полном оцепенении. Но потом он очнулся и тоже подступил к Элене:
– Верно ли я понял, что вы… подменили детей?!
– Она все врет, Марселу! Не верь ей! – выкрикнула Эдуарда, но Элена вновь повторила:
– Нет, дочка, это правда. Когда я узнала, что у тебя больше не может быть детей, когда увидела твоего ребенка – мертвого, – мне показалось, что я могу уберечь тебя от страданий. Я не имела такого права, но все же – подменила детей… И потом уже не могла пойти на попятную, не причинив тебе еще больших страданий…
Эдуарда, не дослушав ее, метнулась в детскую и вышла оттуда, крепко прижимая к себе Марселинью.
– Сыночек, ты видишь меня? Я – твоя мамочка. Я! Понимаешь? Я – твоя мамочка! – повторяла она как в бреду, и Элена, не в силах видеть страдания дочери, принялась внушать ей:
– Эдуарда, очнись! Услышь меня наконец! Я не отберу у тебя Марселинью! Если бы я была на такое способна, то не отдала бы его тебе, когда он только родился.
– Но ведь есть еще Атилиу, – упавшим голосом заметил Марселу. – Что скажет он, когда обо всем узнает?..
– Для него это будет ударом, – глухо ответила Элена. – Но сейчас я к нему пойду и все расскажу. Простите меня, Эдуарда, Марселу, Марселинью! Я хотела как лучше… Простите, если сможете…
Атилиу очень обрадовался внезапному визиту Элены.
– Какой приятный сюрприз! Проходи!.. – радушно улыбаясь, сказал он, но, увидев в ее руках хорошо знакомую ему тетрадку, осекся.
– Да, это тот самый дневник, – подтвердила его догадку Элена. – Только читать его теперь уже нет смысла: я и так все расскажу…
Открыв наконец измучившую ее тайну, она умолкла и просидела так, вжавшись в кресло, около часа, пока Атилиу, нервно вышагивая по комнате, произносил свой гневный и горький монолог:
– Так, значит, все это время мой сын был жив?! А ты… Говоришь, что поступила так из любви к Эдуарде? Но как можно совместить любовь с преступлением, бесчеловечностью, жестокостью? Ведь ты убила ребенка! Моего ребенка! На следующее утро я похоронил его и затем оплакивал днями и ночами. А ты была рядом и не захотела облегчить мои страдания… Разыгрывала из себя убитую горем мать!.. И при этом наслаждалась близостью своего ребенка, хотя он и был на руках Эдуарды. Как же ты могла отказать мне в таком же счастье? Ведь я, глядя на Марселинью, погибал от тоски по своему ребенку, которого считал умершим!.. Откуда в тебе столько жестокости? Как ты можешь называть это любовью? Как ты вообще могла жить после всего, что совершила? Тебе было наплевать на мои страдания… Так же, впрочем, как и на Эдуарду, Марселу и нашего сына! В тебе говорили только эгоизм и жестокость! Ты возомнила себя Господом Богом, способным своей волей изменять судьбы людей, даровать им счастье или обрекать их на страдания. Тебе, очевидно, казалось, что сама ты сможешь парить над добром и злом на недостижимой высоте. Но таким своеволием ты причинила страдания не только всем нам, но и себе. Мне жаль тебя, Элена!