Читать интересную книгу Двадцатые годы - Лев Овалов

- Ах, ты, значит, комсомолец?

Слава не может не похвастаться:

- Я уже член партии.

- Ах вот как? Значит, мы с тобою коллеги. А как Верочка?

- Привыкла. Преподает.

- Не вступила в партию?

- Нет.

- Впрочем, что я, она всегда была...

"Обывательница". Тетя Лида недоговаривает, но Славушка про себя досказывает за нее.

- Хочешь есть?

- Нет, спасибо, у меня есть талоны, я обедал.

- Тогда чаю...

Тетя Лида уходит и приносит стакан жидкого чаю и тарелочку разваренной чечевицы.

- Извини, мы как все...

Славушка ждет, что она расспросит его о деревне, о революционных преобразованиях, о комсомоле, но расспрашивает она только о Вере Васильевне:

- Расскажи, расскажи о Верочке! Как же она там преподает? Во что обувается, ведь она так следила всегда за ногами?

- Мы делаем туфли из холста.

- Кто делает?

- Сами!

И вот наконец звонок...

Сам железный нарком!

Он все такой же, в поношенном костюме, при галстучке, с реденькой острой бородкой, с подслеповатыми глазами.

- Лидочка, я тороплюсь, через два часа у меня Совнарком.

И пенсне при нем, болтается на черном шнурочке, он вскидывает его решительным жестом на переносицу.

- А это кто у нас, Лидочка?

- Слава Ознобишин.

- Слава?

- Колин сын!

- Ах... Милости просим, прошу! - Указывает на стул, на котором только что сидел Славушка. - Ну где ты, что с тобой, как?

- Они уехали в деревню, ты помнишь? - напоминает тетка. - Верочка там преподает, а Слава теперь комсомольский работник.

- Отлично, отлично, - одобряет Иван Михайлович. - Значит, из дальних странствий возвратясь... А к нам сюда по какому поводу?

- На съезд, - коротко отвечает Славушка.

- Очень хорошо, рассказывай, - приглашает Иван Михайлович. - Как в деревне? Как с хлебом? Это ведь первостепенный вопрос...

Тетка и наркому приносит тарелочку с чечевицей плюс два ломтика хлеба плюс кусочек масла.

- Отлично, - заявляет Иван Михайлович, всматриваясь в чечевицу и затыкая в проем жилета салфетку. - Очень полезная каша.

На секунду Иван Михайлович задумывается. Славушка уверен, что угадывает его мысль, Иван Михайлович колеблется - положить масло в кашу или намазать на хлеб, дилемма решается в пользу хлеба.

Кого-то он очень напоминает Славушке.

- Вот ты... - Ложка каши. - Давно уже комсомолец? - Ложка каши. - Ты работаешь над собой? - Ложка каши. - "Капитал" ты, конечно, еще не штудировал? - Ложка каши. - В стихийности есть своя сила, но вечное древо жизни марксист взращивает посредством теории...

Славушка всего раза два встречал Арсеньева до революции. Арсеньев профессиональный революционер, большую часть жизни провел в эмиграции. Марксист, большевик, он вернулся в Россию после Февральской революции, был одним из руководителей вооруженного восстания. И вот сейчас ест перед Славушкой чечевичную кашу и не может задать ни одного путного вопроса.

"Ну, спроси, спроси, спроси, - мысленно внушает ему Славушка, - спроси что-нибудь такое, о чем я тебе смогу рассказать со всем волнением..."

А он не спрашивает.

Он спрашивает тетю Лиду:

- Лидочка, а кофе у нас...

- Есть, есть...

Лидочка приносит ему чашечку кофе.

Тоже, вероятно, не настоящий, а желудевый.

Но пьет он свой кофе так, точно это лучший "мокко".

Нет, решительно он кого-то напоминает!

Арсеньев встает.

- Одну минуту, - извиняется он перед гостем, выходит и возвращается с коленкоровой папкой. - Надо подготовиться, Владимир Ильич не прощает плохого знакомства с вопросами...

Так, между прочим... На самом деле не между прочим. Он сам не замечает своей похвальбы. Мол, он с Владимиром Ильичем запанибрата. Неподалеку друг от друга жили в Париже.

Иван Михайлович что-то листает, читает, тетя Лида благоговейно молчит.

Наконец он вспоминает, что у них гость.

- Лидочка, оставь нас...

Тетя Лида неслышно уходит. Чуть ли не на цыпочках. Чтобы не нарушить течения драгоценных мыслей.

- Придвигайся, - указывает Иван Михайлович на стул около себя. - Я очень рад, что ты стал коммунистом, надеюсь, ты будешь хорошим коммунистом.

- А плохие разве есть? - вырывается все же у Славушки.

Но Иван Михайлович понимает вопрос, и вопрос не сердит его.

- Если человек действительно коммунист, он не может быть плохим, ты прав, я имею в виду членов партии, мы ведь правящая теперь партия, и не все, кто в ней состоит, коммунисты по убеждению, в партию пробираются и карьеристы, и дельцы, и даже враги, вот я и говорю тебе: будучи в партии, надо постоянно всматриваться в самого себя, держать себя под самоконтролем, бороться за чистоту марксизма...

- Спасибо, - говорит Славушка.

Искренно говорит. Что ж, совет правильный.

- И второе, - назидательно говорит Иван Михайлович. - Никогда ни на кого не надейся, кроме как на самого себя, боже тебя упаси хоть как-то использовать свое положение в личных интересах, независимо от поста и должности, которые ты занимаешь, поэтому, если у тебя есть ко мне какая-нибудь просьба, если думаешь с моей помощью остаться в Москве, наперед говорю: не рассчитывай, нет, не рассчитывай, я перестал бы себя уважать, если бы помог родственнику. Мы товарищи по партии, и я хочу дать тебе совет: никогда не рассчитывать на протекцию...

Он все продолжает и продолжает, но Славушка не слышит...

Как оскорбительно! Он ни о чем и не собирался просить. Его приняли за бедного родственника.

- Спасибо... - Славушка встает. - Извините, мне пора, в шесть часов фракция съезда...

- Дисциплина тоже для нас обязательна, - одобрительно говорит Иван Михайлович. - Опоздай я на Совнарком, Владимир Ильич... Он даже смеется снисходительно, ведь теперь они не только дядя и племянник, но и коллеги по партии. - Лидочка, - зовет Арсеньев жену. - Товарищ Ознобишин спешит на фракцию!

И тетя и дядя провожают племянника до дверей.

Потихонечку идет он от Кремля к общежитию на Божедомке.

Славушка вспоминает мамин рассказ, как жил Арсеньев в Париже.

Врач по профессии, средства к жизни он зарабатывал тем, что развозил молоко на ручной тележке. Мог работать врачом, но лечить богачей не хотел, а от бедняков не хотел брать гонорара. Настолько принципиален.

В Париже развозил молоко, а здесь министр, государственный деятель!

А может, потому развозил, что не такой уж хороший врач? Еще скажешь, не такой хороший нарком...

Нет, нет! Он бессребреник. Только вряд ли добрый...

А должен ли коммунист быть добрым? Почему он стал революционером?

Россия нуждалась в революции, и можно не сомневаться, что прежде, чем стать революционером, он проштудировал "Капитал" от строки до строки. Революцию принял не сердцем, а умом.

Ох, насколько лучше Быстров!

Одного ума коммунисту мало.

А сердце иметь опасно.

Надо уметь управлять людьми, а жалеть их необязательно...

На долю Ивана Михайловича достались и ссылки, и тюрьмы, и нужда, но пульс у него, должно быть, всегда хорошего наполнения.

Так на кого же он похож, дядя Ваня? Иван Михайлович... Каренин! Точно. Алексей Александрович Каренин.

64

Славушка добрел до общежития к ночи. Ночью почему-то страшно ходить по Москве. Даже по Оружейному переулку. Но ведь еще не ночь. Холодные сумерки. В семинарском общежитии споры и песни. Больше споров. "Что ты сделал для фронта?" Впереди еще войны, войны! С кулаками, с бюрократами... Мало ли их! Тот не хочет учить, тот не хочет лечить, тот гноит хлеб, а этот плодит бумаги. Споров больше, чем песен. Споры сбивают с ног...

Гаснет тусклая лампочка под потолком.

- Товарищи! Надо экономить электричество!

Холодно под солдатским шерстяным одеялом.

Всю ночь ему снится Андреев. То ли Славушка начитался газет, то ли наслушался солдатских рассказов, так ему все отчетливо снится. То ли снится, то ли он сочиняет, то ли потом сочинил, много уже позже. Вообразил себе Андреева. Очень уж он надеялся встретиться с ним на съезде.

Накануне своего последнего дня Андреев вспомнил, что в Москве собирается съезд комсомола...

Красноармейцы укладывались спать. Потому что даже на фронте, даже в самом отчаянном положении иногда приходится спать. Противник наступает на Мариуполь, участь Мариуполя предрешена. Но каждый час сопротивления выматывает противника.

Перед сном Андреева вызвал командир полка.

Заурядный прапорщик царской армии, за два года службы в Красной Армии он научился рассуждать, как полковник генерального штаба. Завтра он тоже умрет. История не сохранит его имени. А при удаче мог бы умереть маршалом.

- Вот что, Андреев, - говорит он в это последнее их свидание. - Враг теснит, Мариуполь будет завтра оставлен. Наш полк находится в арьергарде. Тактика уличного боя мало изучена, поэтому придется полагаться на собственную инициативу. Вам я поручаю порт. Нельзя допустить захвата запасов нефти. В темноте вы только потеряете время на ориентировку. Дайте бойцам отдохнуть, выступайте перед рассветом. Проникните в порт, а там - глядя по обстановке. С моря вас будут поддерживать канонерки...