Читать интересную книгу Аттила, Бич Божий - Росс Лэйдлоу

Юлиану показалось, что он ослышался.

— Но это нелепо! — воскликнул он, с трудом подавив желание рассмеяться.

— Будем считать, что я этого не слышал. Ты ведь из языческой семьи, не так ли?

— Да. Мы относимся к тем немногим, кто все еще поклоняется старым богам. Естественно, стараясь не привлекать к этому внимания.

— Раз ты язычник, значит, можешь взглянуть на сложившуюся ситуацию беспристрастно, — задумчиво проговорил Аспар. — Как и я. Будучи арианином, я способен смотреть на вещи с позиций, выходящих за рамки ортодоксальной нормы. — Он покачал головой. — А ведь во времена Валентиниана I до подобных… крайностей не доходило. Что случилось с доброй старой римской терпимостью?.. Но я отвлекся. Если римско-армянскому союзу суждено случиться, то заключен он должен быть до того, как состоится конференция — по приведенным мной причинам. Тут-то ты и выходишь на сцену.

* * *

Вот почему Юлиан томился теперь в продуваемой холодными ветрами лощине за тысячи миль от дома в ожидании проводника-армянина, который должен был прийти к границе с персидской стороны Армении. Миссия его заключалась в следующем: установить контакт с Варданом Мамиканяном, заверить его в римской поддержке (тайной), разузнать все, что можно, о второстепенных дорогах, безопасных каналах связи, численности и дислокации персидской и армянской армий и по возвращении доложить обо всем Аспару.

Мерцающий сумрак возвестил о приближении рассвета; покрытые снегом гребни окружающих гор озарились румянцем. Откуда-то сверху посыпались камни. «должно быть, провод-ник», — подумал Юлиан. Пару минут спустя из пасмурной дымки вынырнул всадник — приземистый смуглый парень.

— Похоже, ты — тот римлянин, которого я должен здесь встретить, — проворчал он на сносном греческом. — Езжай за мной; я провожу тебя к господину Мамиканяну.

Запрыгнув в седло, Юлиан последовал за проводником по узкой каменистой тропе. Пару раз им пришлось спешиться и провести лошадей через ручьи глубиной в метр-полтора. Через несколько часов изнурительной ходьбы по горам и ущельям они достигли вершины: то тут, то там пробивались из-под снега, вперемежку с яркими пятнами росших в расщелинах тюльпанов, усыпанные гравием горные породы. Вокруг них разворачивалось волнообразное море заснеженных гор; вдали, на горизонте, виднелись конусы двух потухших вулканов, Малого и Большого Арарата. Спустившись по покрытым кустами тамариска и тюльпанами склонам, они вышли к широкой долине реки Аракс, где, на зеленом лугу, мирно щипали траву стада коз и овец. Повернув на восток, они двинулись вниз по течению реки — после тяжелого горного перехода спокойная, размеренная езда показалась Юлиану истинным удовольствием.

В полдень путники остановились в небольшой деревушке, староста которой проводил их в свой дом, построенный, как и прочие местные жилища, под землей, и столь просторный, что в нем обитали не только люди, но и овцы, козы, коровы и куры. Плотно перекусив мясом молодого барашка, телятиной и ячменным хлебом, выпив — через соломинку, из общей чаши — крепкого вина, они, предупрежденные хозяином дома о том, что в районе были замечены персидские патрули, вновь пустились в дорогу. Проскакав несколько миль, повернули на север и по каменистой долине направились к окруженному горами озеру Севан, — там, в двух днях пути, как сказал Юлиану проводник, находилась вотчина Вардана Мамиканяна.

Не успели они спешиться на ночной привал, как вдруг проводник застыл на месте и указал на сверкавшие в последних лучах солнца горные склоны, — те, что прилегали к равнине с запада. Юлиан прищурился: высоко в горах, то появляясь, то исчезая, мерцал слабый огонек.

— Армяне? — с надеждой спросил он.

— Персы, — проворчал проводник. — Нужно убираться отсюда, римлянин.

Вновь запрыгнув в седло, Юлиан пришпорил коня и помчался вслед за проводником. Оглянувшись назад, он увидел несколько стремительно спускавшихся вниз по холму светящихся точек. Изредка бросая взгляд через плечо, Юлиан с облегчением отмечал, что с каждой минутой они отрываются от отягощенных оружием и доспехами преследователей все дальше и дальше. Он уже начал расслабляться, как вдруг услышал громкий треск; его лошадь с грохотом повалилась на землю, выбросив его из седла. С трудом поднявшись на ноги, Юлиан с ужасом увидел, что передняя нога коня неестественно вывернута в сторону — судя по всему, животное угодило копытом между двумя лежавшими на дороге камнями. Ускакавший вперед проводник повернул было назад, но Юлиан остановил его жестом, говорившим: спасайся, мол, хоть ты, мне уже не поможешь. Окинув римлянина полным сожаления и тревоги взглядом, проводник пришпорил коня и исчез за уступом холма. Юлиан остался один. Он понимал: пленение и допрос неизбежны.

* * *

В приемном покое дворца в Дастагерде, крупном городе и бывшей столице Персии, сурена — второе лицо в государстве после Великого Царя, — коротая время в ожидании начала первого из назначенных на этот день приемов, читал свою любимую книгу — «Книгу законов стран», научный труд, написанный более двухсот лет назад неким Бардайсаном, христианским философом из находившегося под протекторатом Рима Озроенского царства, располагавшегося между Евфратом и Месопотамией. До чего ж проницательный был человек, подумал сурена. То, о чем писал Бардайсан, оставалось актуальным и теперь, два столетия спустя.

Концепция его была столь проста, что казалась очевидной; то, что лишь немногие мировые мыслители и правители признавали ее ценность, выглядело весьма странным. Суть ее заключалась в следующем: мир (по крайней мере, тот, что заключен между океанами на западе и востоке) от Каледонии до Чосона, включающий в себя Рим и Персию, империю Гуптов в Северной Индии, степные ханства и Китай, окольцован узким ободком цивилизации. В центральной Азии этот обод, пусть и крайне тонкий, сохранил свою целостность и нерушимость (свидетели тому — города, стоящие на Великом шелковом пути, такие как Урумчи и Самарканд, и высеченные в скалах горной долины Бамиан колоссальные статуи Будды)[52]. В пределах этого кольца впервые появлялось и расцветало лучшее из задуманного и сделанного человеком: земледелие и города, письмо — без которого не было бы общения и накопления знаний, искусство и архитектура, инженерная мысль, математика, музыка, астрономия, философия и законоведение, теории демократии и естественной справедливости, великие религии et cetera, et cetera.

Однако, несмотря на его крайнюю важность, обод этот ломок и непрочен; его существованию угрожают дикие народы на севере и юге; германцы на болотах и в лесах запада; кочевые орды туркменов и гуннов в степях; свирепые мавры, берберы и арабы в южных пустынях. Сейчас золотая цепь Бардайсана близка к разлому в Западной Римской империи, где варвары грозят разрушить основы правления и общества. Но вместо того чтобы попытаться понять, перенять и укрепить культуры друг друга, тем самым защитив цивилизацию и позволив ей развиваться, великие империи, похоже, вознамерились и дальше вести взаимоуничтожающие войны или следовать политике бесполезной изоляции. Вот почему сурена был решительно настроен против всего того, что могло нарушить хрупкий мир между Восточной Римской империей и Персией — особенно против задуманной царем безрассудной армянской авантюры.

* * *

Все утро и большую часть дня сурена провел за встречами с осведомителями, доставлявшими информацию из самых отдаленных уголков земли: шкиперами, водившими суда в Тапробану и Паралию[53], хозяевами караванов, доставлявших шелка из Китая или фимиам из Сабы[54], торговцами слоновой костью и камедным деревом из Аксума и Нубии[55]. То была работа, которую он любил; она позволяла ему всегда быть в курсе того, что происходило за пределами Персии. Подобным сведениям не было цены; благодаря ним сурене удавалось проводить эффективные переговоры с дипломатами и посланниками из других государств и давать Великому Царю разумные советы относительно внешней политики. Впрочем, больше всего его интересовало то, что происходило в Римской империи — потому, что две ее части формировали огромное единое торговое пространство с собственным внутренним рынком и общими деньгами, сводя тем самым к минимуму необходимость во внешней торговле и контактах.

* * *

Слуга уже зажег в приемном покое масляные лампы, и сурена собирался уходить, когда возникший в дверях канцелярист сказал, отвесив низкий поклон:

— Только что доставили пленного. Приказать, чтобы его провели к вам?

— Нет-нет, — раздражительно ответил сурена. — Это может потерпеть до завтра.

— Осмелюсь предположить, что вы пожелаете допросить его сегодня, — настаивал чиновник. — Этот человек — римлянин.