опять проверяли все сначала: насосы, угол опережения подачи топлива, фильтры, краны, солярку...
Все было исправно, но двигатель не подчинялся.
— И чего ему надо, уперся, как бык... — вздохнул Семен.
Оставалось непроверенным только газораспределение.
И оба теперь думали об этом, но оба молчали, потому что не знали оба, как его регулировать.
А признаться было стыдно. Стрежневу — потому что не научился за всю жизнь делать этого, хотя капитану вроде и не обязательно. Семену же — надо было бы, да тоже не знал. Нет, знать-то он знал, но не надеялся, что справится один: не помнил всего толком, давно не приходилось. В двигателе это самая сложная, тонкая регулировка.
Наверху, где-то совсем рядом, возле катера надсадно взревывал трактор. Вышли поглядеть. Трактор по другую сторону заливины устанавливал на гриве тесовую будочку на санях. На боках ее висели спасательные круги.
— Дожили, — сказал Стрежнев.
— Чего это? — спросил Семен, разглядывая приехавший домик.
— Будка для перевозчика, завтра на лодке возить будут... Время-то — май. Весь мир через реку повалит — стыда не оберешься, стоим, как памятник, накрасились.
Они снова спустились в машинное, теперь пробовали по-отчаянному, уже не жалели аккумуляторов. Пытались и с факелом и без факела, с клапанами и без клапанов... Но так ничего и не добились, только заметно «посадили» аккумуляторы да измучились сами.
Больше не ругались, не строили никаких догадок. Молча захлопнули машинное отделение, а потом долго сидели на скамейке перед рубкой, откинувшись на леера.
Снова был вечер. Тихий, мглистый. Темнело.
Трактор ушел. Резал фырканьем тишину далеко у поселка. Река посапывала у берега. Повыше по течению, за будкой, изредка всплескивали песчаные обвалы. Слышны были за рекой голоса ребятишек.
А они все сидели, тупо глядели перед собой на темную воду.
— Побрели? — Семен кивнул в сторону поселка.
Стрежнев тяжело встал.
— Пойдем, — сказал он. — Утро вечера мудренее. Увидим...
Но мудрого в голову ничего не шло. Как Стрежнев ни думал, а все получалось, что надо завтра звать линейного и говорить ему о двигателе. Не хотелось этого Стрежневу, не хотелось кланяться, признаваться в своем бессилии теперь, уж перед самым концом. И еще: он втайне надеялся — утром, может, что-то и прояснится, всяко бывает в жизни.
Они сошли по трапу на берег, помыли, потерли со скрипом мокрым песком руки. Стрежнев по привычке набрал в ладошку воды, хотел напиться, но вспомнил, что весна, вода мутная, и выпустил ее обратно. Он с трудом разогнулся и побрел поперек грив к огням брандвахты.
Семен отстал, но не окликал его, шел следом. Видел он в сумерках, что Стрежнев пошатывается, как после выпивки, а запястья его белеют: он так и не рассучил рукавов.
Опять взлетали с грив сонные чибисы, опять жалобились в темноте, но ни Семен, ни Стрежнев их не слушали, не жалели.
5
Утром в каюту вошел Федор.
— Поплыл я, сегодня уведут, — сказал он, не изменившись в лице.
«Ну, дождался, — с радостью за Федора подумал Стрежнев, — хоть поотойдет теперь, а то совсем потускнел».
— Так... отзимовал, значит, — сказал Федор, присаживаясь на стул. — Ждал, ждал... а теперь и плыть что-то неохота. Да и чего я там оставил? Жена здесь... весь с собой. Ну что ж, может, отвальную возьмем? — спросил с безразличием.
— Не время, — покачал головой Стрежнев, — с движком зашились совсем. Да и неохота. А ты запасись, дорога длинная... Тебе теперь можно — не нам.
Федор еще больше насупился, не попрощавшись, вышел. Потом вернулся, сказал в открытую дверь:
— Мешки берите, все забирайте... Больше не увидимся.
— Да еще не уведут, простоишь до завтра... Вечером и посидим. Сегодня, может, заведем, — стараясь загладить вину, сказал Стрежнев.
Федор ничего не ответил, но долго глядел на обоих, медленно закрывая дверь.
Аккумуляторы за ночь поотдохнули, схватили хорошо, и даже один раз обнадеживающе вырвался из-под клапанов синий дымок.
— Может, раздышится, — в робкой надежде сказал Семен.
Однако с каждым пуском двигатель вставал все скорее, с шипением выдыхал воздух.
— Бросай, Семка, посадим аккумуляторы, — сказал Стрежнев. — Иди за линейным.
Семен пошел берегом. Олег на палубе наливной баржи что-то обсуждал со шкипером у раскрытого люка.
— Ну как? — увидев Семена, встрепенулся Олег. — Директор приказал сегодня же выпустить катер. Завтра праздник, говорит, на лодке людей перетопим.
— Не берет, — угнетенно ответил Семен.
— Не знаю, что вы там намудрили... Пошли.
Стрежнев так и сидел в машинном. Устроившись на перевернутом ведре, разглядывал какую-то замасленную книжку.
— Что, Николай Николаич? — спросил Олег, спускаясь.
— Газораспределение надо регулировать... Гляжу вот руководство, подзабыл, — не поднимая головы, спокойно ответил Стрежнев.
— Ну что ж, давайте разбираться, — Олег вздохнул. — Я тоже на память не помню. Ну-ка, покажи...
И он забрал у Стрежнева книжку.
Читали, крутили ломом маховик, подкручивали клапаны. Снова вращали маховик, спорили и опять брались за книжку...
А на берегу, у будочки, начиналось уже предпраздничное оживление. Даже в трюме им было слышно, как там смеются, играет гармонь, задорно фырчит моторная лодка, спеша переправить в обе стороны гостей.
Иногда над головами у них раздавались осторожные шаги по палубе, и вскоре в проеме люка появлялась любопытная физиономия, с извиняющейся улыбкой спрашивала:
— Поехали?..
Все трое поворачивались на голос, и, хотя никто не произносил ни слова, физиономия тускнела и тут же исчезала: так выразительны были их взгляды.
Во второй половине дня, все измазавшись, с газораспределением наконец покончили.
Двигатель зашевелился уже с другим, более мягким утробным звуком. Но тут же заноровился, отвечал совсем коротко, будто огрызался на своих хозяев за их неумение, надоедливость.
— Аккумуляторы... — сказал Олег, не глядя на Семена и Стрежнева. — Новые батареи посадили, дорвались без толку-то... — и полез наверх. Молча, с виноватым видом поднялись и Семен со Стрежневым.
Какая-то тетка подошла к трапу и, взмахнув рукой, решительно сказала Стрежневу:
— Дяденька, вези! Глянь-ко, нас сколь... Скоро ли на этой лодчонке?
Толпа, прислушиваясь, смолкла.
— Не готово,