Читать интересную книгу Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим. Книга 2 - Чарльз Диккенс

Я обещал ему также и это.

– Еще раз благодарю вас, сэр, – от всей души пожимая мне руку, сказал он. – Я знаю, куда вы идете. До свиданья.

Помахав мне рукой, словно желая сказать, что он не в силах войти в старый баркас, он повернул назад. Я видел, как он, идя в лунном свете по пустоши, повернул голову к серебряной полоске света над морем; он шел и, не отрываясь, смотрел на нее, пока, наконец, не превратился в неясную тень.

Когда я подошел к баркасу, дверь была открыта, и там уже не было никакой обстановки, кроме старого сундучка, на котором сидела, с корзиной на коленях, миссис Гаммидж и глядела на мистера Пегготи. Опершись на грубую каминную доску, он пристально смотрел на тускневшую золу за решеткой. Но когда я вошел, он поднял глаза и приветливо заговорил:

– Пришли, мистер Дэви, как обещали, попрощаться со всем этим? – спросил он, беря свечку. – Пустовато теперь?

– Да, вы времени не теряли, – сказал я.

– Мы не лентяи, сэр! Миссис Гаммидж работала, как… Не знаю, что и сказать, как работала миссис Гаммидж, – продолжал мистер Пегготи, глядя на нее и затрудняясь найти подходящее сравнение.

Миссис Гаммидж, все еще склоненная над своей корзинкой, молчала.

– Это тот самый сундучок, на котором вы всегда сидели рядом с Эмли, – прошептал мистер Пегготи. – Его я хочу взять с собою и увезу под самый конец. А вот ваша прежняя маленькая спальня, поглядите, мистер Дэви! Теперь в ней гуляет ветер как ему вздумается.

И в самом деле, ветер, хоть и слабый, словно торжествовал, и рыскал вокруг покинутого дома с тихими жалобами, такими печальными-печальными… Исчезло все вплоть до зеркальца в рамке из устричных раковин. Я думал о том, как я лежал здесь, когда у меня дома произошла первая великая перемена. Я думал о голубоглазой девочке, очаровавшей меня. Я думал о Стирфорте, и внезапно меня охватил глупый страх: а вдруг он здесь, совсем близко, и вот-вот я его увижу…

– Похоже на то, что в баркасе еще не скоро будут новые жильцы, – тихо сказал мистер Пегготи. – Здесь считают теперь, что это несчастливый дом.

– Он принадлежит кому-нибудь из местных жителей? – спросил я.

– Мачтовому мастеру, он живет в городе. Сегодня вечером я отдам ему ключ, – сказал мистер Пегготи.

Мы заглянули в другую комнатку, потом вернулись к сидевшей на сундучке миссис Гаммидж; поставив свечу на каминную доску, мистер Пегготи попросил миссис Гаммидж встать, чтобы дать ему возможность вынести сундучок, покуда свеча не погасла.

– Дэниел! Мой дорогой Дэниел! – воскликнула миссис Гаммидж, внезапно оставляя в покое корзинку и цепляясь за руку мистера Пегготи. – Вот что я скажу напоследок: не бросай меня! Не бросай меня, Дэниел! Не делай этого!

Пораженный мистер Пегготи переводил взгляд с миссис Гаммидж на меня, а с меня на миссис Гаммидж, как будто его только что разбудили.

– Не делай этого, дорогой Дэниел, не делай! – горько плакала миссис Гаммидж. – Возьми меня с собой, возьми меня вместе с Эмли! Я буду вам служить верой и правдой. Если там, куда вы едете, есть рабы, я заменю вам одного из них и буду счастлива, но только не бросай меня, Дэниел, умоляю тебя!

– Добрая моя душа, ты понятия не имеешь, как долго туда ехать и какая там трудная жизнь! – сказал, покачивая головой, мистер Пегготи.

– Имею понятие, Дэниел! Догадываюсь! Но вот что я скажу напоследок: если ты не возьмешь меня, я вернусь в этот дом и здесь умру. Я могу копать землю, Дэниел. Я могу работать. Я согласна выносить решительно все. Теперь я хорошая, терпеливая, ты даже не знаешь, какая я теперь, Дэниел! Испытай меня. Я не прикоснусь к пенсии, Дэниел Пегготи, даже если буду помирать с голоду! Позволь мне только идти с тобой – и я пойду хоть на край света! Я знаю, в чем дело. Я знаю, ты думаешь, будто я одинокая, покинутая, но, мой дорогой, теперь это не так! Не зря я сидела здесь и ждала, ждала и думала без конца о твоей беде, это пошло мне на пользу. Мистер Дэви! Замолвите за меня слово! Я знаю ихние привычки – и его и Эмли, я знаю об их несчастье, и я смогу иной раз их утешить и буду на них работать. Дэниел, дорогой мой Дэниел, позволь мне ехать с тобой!

И миссис Гаммидж схватила его руку и поцеловала, поцеловала, охваченная нежностью и любовью, которых он так заслуживал.

Мы вынесли сундучок, потушили свечу, затворили дверь, крепко заперли ее, н остался старый баркас темным пятном на фоне вечерних облаков. А на следующий день, когда мы возвращались в Лондон на крыше кареты, на задней скамье сидела со своей корзинкой миссис Гаммидж, счастливая миссис Гаммидж.

Глава LII

Я присутствую при взрыве

Когда до срока, столь таинственно назначенного мистером Микобером, осталось менее суток, мы с бабушкой посоветовались о том, что ей делать, так как она очень не хотела надолго покидать Дору. Ах! Какая легкая была теперь Дора, когда я нес ее но лестнице!

Несмотря на желание мистера Микобера, чтобы бабушка присутствовала при встрече, мы решили, что она останется дома, а ее представителем буду я с мистером Диком. Но Дора все расстроила, сказав, что никогда не простит себе и никогда не простит своему скверному мальчику, если бабушка, под каким бы то ни было предлогом, останется с ней.

– Я не произнесу ни слова. Я буду ужасно неприветлива! – сказала Дора бабушке, тряхнув локонами. – Я заставлю Джипа целый день лаять на вас. Если вы не поедете с ними, значит вы старая ворчунья!

– Вот те на, Цветочек! – засмеялась бабушка. – Ты же знаешь, что без меня тебе не обойтись.

– Нет, обойдусь! – сказала Дора. – Ваше присутствие мне совсем не нужно. Ради меня вы ведь не бегаете целый день по лестнице вверх и вниз. Вы ведь не сидите около меня и не рассказываете мне о том времени, когда у Доди были рваные башмаки и он был весь в пыли, с ног до головы, бедный, милый мальчуган! Вы никогда не делаете то, что мне нравится, не правда ли, дорогая? – Дора быстро поцеловала бабушку и воскликнула: «Я пошутила!» – чтобы бабушка не подумала, что она говорит серьезно.

– Нет, бабушка, вы должны идти, – ласково продолжала Дора, – я от вас не отстану, пока этого не добьюсь. Моему негодному мальчику не поздоровится, если он не возьмет вас с собой! И я буду невыносима, и Джип тоже! Если вы не поедете, вы будете жалеть об этом до конца жизни. Почему, собственно говоря, вам обоим не поехать? – Тут Дора откинула назад кудри и испытующе посмотрела на бабушку и на меня. – Разве я так больна?

– Что это тебе пришло в голову? – воскликнула бабушка.

– Какой вздор! – сказал я.

– Вот видите! Я глупенькая, я это знаю, – сказала Дора, медленно переводя взгляд с бабушки на меня, а затем, не поднимаясь, вытянула губки, чтобы нас поцеловать. – Прекрасно! Значит вы оба и должны идти, а не то я вам не поверю и буду плакать!

По лицу бабушки я увидел, что она готова уступить. Увидела это и Дора и просияла.

– Когда вы вернетесь, у вас столько будет всяких рассказов, что мне потребуется по крайней мере неделя чтобы все понять, – сказала Дора. – Ведь я знаю – я долго не могу понять, если рассказывают что-нибудь деловое! А тут, конечно, какое-нибудь дело. И если что-нибудь насчет арифметики, – прямо не знаю, когда я с этим справлюсь, а мой скверный мальчик будет так огорчаться! Ну вот, вы должны ехать. Вас не будет дома только одну ночь, а это время обо мне позаботится Джип. Перед отъездом Доди отнесет меня наверх, и, пока вы не вернетесь, я не буду спускаться. И вы передайте от меня Агнес письмо, уж я ее побраню за то, что она к нам не приезжает.

Больше мы этого вопроса не обсуждали и решили ехать; решили мы также, что Дора – маленькая плутовка, которой приятно болеть, так как ей нравится, чтобы за ней ухаживали. Дора пришла от этого в восторг, очень развеселилась, и мы вчетвером – бабушка, мистер Дик, Трэдлс и я – в тот же вечер отправились в Кентербери с дуврской каретой.

В гостинице, где мистер Микобер назначил нам свидание и куда мы добрались, не без труда, лишь поздно ночью, я нашел письмо с извещением, что мистер Микобер прибудет утром, ровно в половине десятого. Потом, содрогаясь от холода, мы отправились в отведенные нам номера, причем должны были проходить по каким-то узким коридорам, пахнувшим так, словно их долгое время вымачивали в растворе, пропитанном запахами супа и конюшни.

Рано утром я побродил по милым моему сердцу, знакомым, тихим уличкам, снова погружаясь в тень, отбрасываемую старинными арками и церквами. Вокруг башен собора летали грачи, а эти башни, возвышаясь над многомильными просторами плодородных полей и прелестными речушками, как и раньше, рассекали прозрачный утренний воздух, словно все остается неизменным на этой земле. Но гудевшие колокола грустно напоминали, что ничто не остается неизменным; напоминали они и о собственной своей старости, и о молодости Доры, и о тех бесчисленных людях, которые жили, любили и умирали молодыми и терялись в воздухе, – песчинки в бездне Времени, – словно круги, что расходятся на воде, а этот колокольный звон все гудел и гудел, отдаваясь в ржавых доспехах Черного принца,[29] висевших в соборе.