Мы вылетели в хорошую погоду и, вероятно, часа полтора шли над сушей, пока на горизонте не показалась широкая полоса воды. Масленников повернулся ко мне и крикнул:
— Смотрите, там море!
Он стал набирать высоту, и тогда я уже совершенно отчетливо увидел большой город, раскинувшийся на берегу моря, разделенный на две части широким каналом.
Перед вылетом мы с Масленниковым условились, что он сядет где-нибудь в черте города, чтобы я не тратил зря время на дорогу до нужного места.
В этот раз Масленников быстро сориентировался и стал планировать — куда бы вы думали! — на пляж.
И впрямь, трудно было отыскать более удачную посадочную площадку. Перед нами лежала широкая, гладко укатанная полоса светло-желтого цвета. Лучшего аэродрома не придумаешь.
Сели мы замечательно. Самолет пробежал несколько десятков метров, остановился. Масленников сбавил обороты мотора и крикнул что-то вроде «Слезай, приехали!». Я отстегнул пояс, выбрался из кабины и спрыгнул на песок. Осмотревшись, увидел на берегу высокие здания гостиничного типа и перед ними какие-то сооружения вроде бараков или палаток военного образца. Там стояли пушки и бродили люди в мундирах мышиного цвета.
Это зрелище произвело на меня странное впечатление. Я посмотрел на Масленникова, он к тому времени заглушил мотор, но еще оставался в кабине. По выражению его лица я сразу понял: тут что-то неладно.
— Слушайте, куда мы попали? — спросил я.
— Не знаю, вам виднее, — ответил Масленников.
В этот момент впервые он был похож на взрослого человека.
Для нас было очевидно, что это немцы. Наше появление с неба показалось им тоже более чем странным, но они весьма уверенно шагали к нашему самолету.
Честно говоря, я очень растерялся и не представлял себе, что будет дальше. Но обстоятельства заставили найти выход из положения.
Когда несколько солдат подошли к нам, я спросил их на немецком с примесью нижегородского:
— Дизе ист штадт Свинемюнде?
— Я… я… — ответили они.
Тогда я спросил, где их командир.
Кто-то побежал к палаткам, и через несколько минут к самолету подошел офицер с гладким, холеным лицом, в мундире, расшитом серебром, со множеством знаков отличия.
Он вытянулся в струнку и сказал примерно так:
— Господин полковник, — хотя я был всего лишь капитан, — воинская часть гарнизона Свинемюнде готова к капитуляции.
Я ответил:
— Зер гут, — и с независимым видом добавил: — Пока вы можете быть свободны.
Тогда фашистский офицер спросил:
— Вы не желаете закусить?
Я заявил, что мы есть не собираемся, и дал понять, что разговор окончен. Он скомандовал что-то солдатам, козырнул, и они быстро исчезли.
А мы остались вдвоем, в полном неведении, что делать дальше.
Масленников предложил, поскольку наших здесь нет, во избежание недоразумений, немедленно отсюда улетать.
Мы кое-как развернули самолет против ветра. Мотор заработал. Мы оторвались и, ориентируясь по карте, полетели туда, где находился штаб армии, которая вела наступление в этом районе.
Это было очень близко, буквально в десяти минутах полета от Свинемюнде. Мы сели возле какого-то маленького городка, и я быстро нашел штаб армии и стал подробно рассказывать обо всем, что с нами произошло. Заодно я пожаловался генералу, что это недоразумение произошло с нами из-за неосведомленности оперативного отдела штаба фронта.
Генерал рассмеялся и сказал:
— Никакого недоразумения тут нет. Наши войска действительно уже с утра в Свинемюнде. Только, понимаете, там мост разрушен, и мы не можем перебраться на правую сторону, пока не будет готова переправа. Во всяком случае, вам сегодня здорово повезло: принимали капитуляцию целого гарнизона, — сказал он. — И я надеюсь, что когда-нибудь вы напишете об этом занятном случае.
Вот я и написал…
Я хорошо запомнил последние сражения Великой Отечественной войны. Гитлеровская Германия была на последнем издыхании. Города пестрели белыми флагами. Фашисты все еще сопротивлялись. В горячих головах жила надежда на какое-то новое, сверхъестественное оружие, способное произвести чудо и решительно повернуть колесо истории.
Но дни шли, а чуда не происходило. Разве что Советская Армия наступала с небывалой стремительностью. Если в первые дни после вторжения в Германию наши войска проходили три, пять, восемь, двенадцать километров в сутки, то теперь пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят и даже сто километров было не в диковинку. Противника гнали безостановочно. В тылу у него неожиданно появлялись наши танки, сеяли панику, сумятицу и отрезали пути отступления.
В оперативных сводках появлялись все новые и новые названия: Штавенхаген, Деммин, Гриммен, Штральзунд.
И хотя оборона Штральзунда обращена к морю, наши части обошли и взяли его с суши, как уже брали морские крепости противника — Кенигсберг, Пиллау, Гдыню, Гданьск, Штеттин.
Но, повторяю, это не значило, что гитлеровцы отступали без боя. Наоборот, они цеплялись за каждый промежуточный рубеж и переходили в контратаки. На некоторых участках фронта было в день по двадцать и больше контратак силами от роты до полка и дивизии, при поддержке танков и самоходных орудий.
На отдельных рубежах велись очень упорные бои. И все же наши войска, как весенний паводок, растекались по немецкой земле и там, где фашисты пытались задержаться, они неизменно оказывались в котлах — больших и малых.
Круглосуточное наступление с использованием большого количества танков и мотомеханизированных частей, непрерывность ударов по врагу — все это позволило войскам 2-го Белорусского фронта пройти Померанию, Мекленбург, Бранденбург, оказывая существенную помощь войскам, уже сражавшимся на подступах к Берлину.
Я радовался за Всеволода Витальевича Вишневского, ему здорово повезло: он был там — на главном направлении, — в самом «фокусе» событий…
«О, эта битва, — писал он в дневнике. — Тут Ленинград и Сталинград, тут Украина и Грузия, тут Армения и Сибирь, тут весь Советский Союз упрямо и гневно идет сквозь огонь, дым и проволоку… Это могучая Советская страна, это все мы, вместе, товарищи и братья, идем на Берлин! Душа и воля каждого из нас — здесь, в этой битве. И как сердцу хорошо, когда можешь сказать: «Мы выиграем эту битву!»
В садах распускаются листья каштанов, лип и сирени. На огородах уже зеленеет лук и лук-порей. Но когда идешь по этим огородам и садам (с замаскированными противотанковыми орудиями), когда видишь эти лесочки, парки, оранжереи, кладбища, то понимаешь, что перед тобой сплошной укрепленный район, который надо прогрызать, расшатывать, рушить по частям — то стремительным броском, то методичной огневой обработкой, то охватом, то окружением.
Движение автоколонн на Берлин! На автомобилях и грузовиках пробоины, разбиты стекла. На лицах шоферов шрамы, белеют бинты повязок. Кровью многих полит весь путь до Берлина. Один затормозил машину: «Здравствуйте, товарищ Вишневский». — «Откуда, друг?» — «Из Ленинграда». — И мы крепко жмем друг другу руки… Пыль окутала Берлинское шоссе. Пыль, пыль, пыль… Нечего пить — все иссушено, выжжено, отравлено. Ничего, мы войдем в Берлин и с черными от жажды губами».
И вот настал долгожданный момент. В дневнике Вишневского появляется запись крупными буквами, подчеркнутая несколько раз:
«МЫ НА ТЕРРИТОРИИ БЕРЛИНА! Фиксирую время: 21 апреля 1945 года 19 часов 30 минут.
…Никогда не забыть мне, как вибрировал голос офицера, скомандовавшего:
— Батарея! По Берлину — логову зверя! За всё — за наших убитых, вдов и сирот! Огонь!
Даю выстрел из правофлангового орудия: артиллеристы-ленинградцы оказали мне эту честь, и я постарался хоть в некоторой степени рассчитаться за 900 дней блокады Ленинграда: орудие тяжелое, отдает назад… Моя мечта сбылась!»
И у нас на фронте были тоже горячие денечки. Темп наступления все время возрастал, и мы, военные корреспонденты, при всем нашем желании, при всей прыти не могли поспеть за событиями. Все то, что мы писали утром, к вечеру уже безнадежно устаревало, поскольку за день занимались десятки новых городов.
Наше положение было пиковым. Если мы шли с наступающими частями, то неизбежно теряли связь с редакцией, до ближайшего телеграфа было расстояние в сотни километров. А если оставались в штабе фронта, то наши корреспонденции были лишены живых штрихов, и опытные редакторы сразу определяли, что они написаны по сводкам, а не по живым впечатлениям.
Несмотря на все это, члены нашего «корреспондентского корпуса» были полны энтузиазма и с нетерпением ждали известий о взятии Берлина.
Война на нашем фронте закончилась ожесточенным боем за маленький немецкий городок Грабов. Это был последний бой, на который оказались способны издыхающие под ударами Советской Армии фашистские войска.