Незаурядные способности и любовь к рисованию проявились у Александра Петровича в самом юном возрасте. Одно время он, как и некогда молодой Маяковский, серьезно подумывал о том, чтобы стать профессиональным живописцем, и в 1918 году поступил в киевскую Академию художеств. В последующие несколько лет Довженко как будто окончательно определяется как живописец. Он устраивает у себя дома художественную мастерскую и с азартом человека, дорвавшегося до любимого дела, берется за кисть. В своей живописи он, как и во всем, проявляется самобытно и оригинально. Настойчиво и одержимо ищет свои, никем не протоптанные и никем не изведанные пути, экспериментирует, ошибается… учится… переживает удачи и неудачи. Он все делает самостоятельно, не прибегая ни к чьей помощи. Ему трудно, но интересно и радостно работать.
Много лет спустя Довженко вспомнит об этом периоде своей жизни: «…У меня была вера в свою способность и глубокая уверенность, что лет через десять — пятнадцать упорного труда я выработаюсь в хорошего художника». Однако в предвидении будущих благ молодому живописцу-энтузиасту необходимы средства к существованию сегодня. И Довженко решительно берется за более оперативный и доходный жанр — графику. Он участвует в различных литературных изданиях Харькова, создает книжные и журнальные иллюстрации и наконец становится постоянным карикатуристом газеты «Bicтi».
Так случилось, что приблизительно в тот же период (это было время Гражданской войны на Украине) судьба забросила меня в Харьков, где я работал в Управлении агитпунктами Политотдела Юго-Западного фронта. Бывал я и в редакции «Bicтi», куда приносил карикатуры на злободневные темы. Но столкнуться с Сашко (газетный псевдоним Довженко) мне как-то не довелось. А жаль!
Сатирический диапазон Сашко был довольно разнообразен. Из-под его карандаша с легкостью выходили и острые политические карикатуры, и юмористические зарисовки, и дружеские шаржи на литераторов, артистов, критиков — веселые, озорные рисунки, пронизанные наблюдательным лукавым юмором. Нам трудно теперь судить о степени портретного сходства этих шаржей, однако заметим, что среди них имеется и «автошарж» Довженко. По нему вполне можно судить о том, как искусно и безошибочно схватывал художник и внешнее сходство, и внутреннюю психологическую характеристику. С удивительной точностью передан в автошарже сосредоточенный и пристальный взгляд Довженко, запечатлены его упрямо наклоненная вихрастая голова, независимая осанка. Это человек, способный твердо отстаивать свое мнение.
Среди политических рисунков Довженко особый интерес представляют иллюстрации к «Истукреву» (сатирической «Истории украинской революции») писателя-юмориста Котко. С презрительной насмешкой изображает Сашко пресловутого «головного отамана» Симона Петлюру, удирающего огромными заячьими прыжками… Он спасается от гнева украинского народа («Бигун Петлюра»). А вот и другой «бигун» — Деникин, забравшийся от страха в некий ночной сосуд, из которого только и виднеется, что пышный генеральский эполет.
Не менее выразительны и другие карикатуры Сашко, изобразительный язык которых по-народному грубоват, но зато предельно выразителен. Довженко-карикатурист не ставит себе целью корректно иронизировать, он не прибегает к тонким намекам и изысканным комическим метафорам. Нет! Его простой, лишенный околичностей, прямой и беспощадный юмор метко бьет по цели.
Довженко не стал политическим карикатуристом. Его властно притянул к себе кинематограф, искусство динамичное, таящее огромные возможности. Кстати сказать, Довженко, по его собственному признанию, пришел в кинематограф с намерением ставить комедийные фильмы, и прежде всего остросатирические. Рассказ о первых шагах его в искусстве мне хочется дополнить небольшим воспоминанием более позднего времени.
Где-то в начале 30-х годов Роман Кармен, впоследствии известный кинематографист, с которым мы дружили, пригласил меня к себе домой на маленькое семейное торжество: его ребенку исполнилось полгода. Впрочем, «к себе домой» — это не совсем точно сказано, потому что своей жилплощади у Кармена тогда еще не было. Вместе с молоденькой прелестной женой они жили в уставленной бесчисленными книжными шкафами квартире ее отца — видного партийного деятеля Емельяна Ярославского. Гостей было немного, кроме меня, еще только двое. Это была уже тогда хорошо известная, а ныне, можно сказать, легендарная чета — Александр Довженко и Юлия Солнцева.
За маленьким столом со скромным угощением было удивительно симпатично и душевно. Юлия Ипполитовна рассказывала разные забавные истории, Кармен живо и остроумно описывал отдельные эпизоды знаменитого Каракумского автопробега, в котором он незадолго до того принимал участие в качестве кинооператора. Наша беседа, наверное, так и прошла бы до конца в духе непритязательного и веселого застолья, если бы Довженко не был Довженко — патетическая приподнятость и философская романтичность были свойственны ему не только в творчестве, но и в жизни. Он задумался, внимательно поглядывая на молодых супругов, и наконец, слегка нахмурившись и ни на кого не глядя, заговорил:
— Я что сказать хочу… Вот они сидят тут… Молоденькие… По сути, совсем еще дети… А ведь у них тут за стеной, рядом, уже свое малое дитя спит… Крохотное существо… А ведь уже человек! Так это ведь есть наше новое поколение! Наше грядущее! И кто, как не мы, старшие, в ответе за него перед страной. Перед историей! И если мы все… Все!.. Если мы не обеспечим, не охраним таким вот малышам счастливую жизнь на земле… счастливую жизнь!., то зачем мы тогда, спрашивается, живем на земле? Зачем?! — Он поднял рюмку с вином. — Так пусть же они, молодые, будут счастливы. И дитя их счастливо. Иначе и быть не может и быть не должно!
Все были искренне взволнованы. Марианна, жена Кармена, сердечно обняла Александра Петровича. Кармен растроганно жал ему руку. Мы с Солнцевой дружно зааплодировали. Все встали с рюмками в руках и выпили до дна.
Юлия Солнцева была в дружбе с женой Михаила Кольцова
Елизаветой Николаевной и вместе с Довженко бывала у них в гостях. Однажды Довженко, немного встревоженный, рассказал Кольцову о небольшом эпизоде, происшедшем на обсуждении недавно вышедшего его фильма «Земля». В этом фильме Довженко сопоставляет трагическую гибель героя со сценой, где его невеста в отчаянии мечется, обнаженная, по комнате. Один из выступавших, весьма дородный товарищ, ему, Довженко, незнакомый, издевательски отозвался о «пристрастии уважаемого кинорежиссера к показу голых баб». Возмущенный такой грубостью, Довженко со свойственной ему эмоциональностью заметил, что физиономия выступившего с такой «критикой» товарища очень напомнила ему некоторые части тела «голой бабы». Потом ему сказали, что этим критиком был не кто иной, как известный поэт Демьян Бедный.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});