Он выждал, пока уляжется любопытство, вызванное его приходом, и подошёл к стойке, за которой Трясогузка продавал свечи. Это была их первая в Чите встреча.
— Выдрать бы тебя, — тихо сказал Платайс, подавая мелочь, — да нельзя в церкви!
Трясогузка не моргнул и глазом. Выбрав свечу, он протянул её, доложил скороговоркой:
— Мику отвёл к Хрящу. Бедрякова убили семеновцы. А с колокольни виден склад со снарядами.
Чтобы оправдать задержку у стойки, Платайс вынул ещё одну монету и спросил:
— О Бедрякове — точно?
Трясогузка подал вторую свечу.
— Точно! Видел один шкет не из врунов. И палка с набалдашником у Хряща. Могу достать.
— Не надо. А за складом понаблюдай сверху.
![]()
Платайс отошёл, около иконы зажёг свечи, постоял, глядя в пол, послушал негромкий говорок священника и вышел с опущенной головой.
День начинался удачно. Платайс ещё ночью проверил, есть ли у дома секретный пост, и убедился, что он снят. Потом приехал Карпыч и, пока вёз Платайса к церкви, сообщил, что Лапотник благополучно доставил груз партизанам. А теперь ещё это известие о Бедрякове! Но можно ли верить мальчишкам? Где бы перепроверить это известие? Может быть, у самого подполковника Свиридова?
Платайс улыбнулся этой нелепой мысли, но она вновь и вновь возвращалась к нему. Если Бедряков жив, то рано или поздно с ним придётся встретиться. Стоит ли играть в жмурки? Не лучше ли сразу разрубить узел, связывающий руки? И Платайс, взвесив все, решил пойти навстречу опасности. Решил твёрдо, без колебаний, потому что где-то внутри был уверен в мальчишках.
Карпыч ждал его за оградой церкви.
— Куда прикажете, господин Митряев?
— Дом контрразведки знаешь?
— Знаю, однако.
— Вези… Там опять подождёшь…
Солдаты чинили сарай и забор, вспоминали вчерашний переполох, посмеивались над часовыми, которые от страха удрали с поста. Подполковник Свиридов вчера же отправил их на передовую. Но и это наказание было милостью. Сначала Свиридов хотел их расстрелять, но отсрочил расстрел на три часа и приказал найти убежавшего заключённого.
Говорили солдаты и про слона. Оло прославился на весь читинский гарнизон. Особенно удивлялись солдаты тому, что подполковник не пристрелил слона. Объясняли это тем, что он дорого стоит. Цена на Оло росла и росла, пока один из солдат не заявил, что слоны ценятся на вес золота: сколько пудов он тянет, столько золота можно получить за него. Большей цены никто не мог придумать…
Платайс прошёл мимо солдат. Адъютант встретил его в коридоре и, поддерживая под руку, как больного, ввёл в кабинет Свиридова.
— Простите!… Знаю — не по вашей части, господин подполковник! — ещё с порога заговорил Платайс. — Но мне не к кому больше!… Прошу вас
— найдите мою дочь!
— Садитесь, садитесь! — подполковник заботливо пододвинул кресло.
— И просить не надо! Я обязан!… Я чувствую себя виноватым в какой-то мере… Этот вчерашний вызов…
— Если б я вчера был дома! — простонал Платайс.
— Не надо водить знакомство с сомнительными людьми! — кольнул Свиридов. — Кстати, вы хорошо сделали, что не захотели поручиться за него.
Никаких других подтверждений смерти Бедрякова Платайсу не требовалось.
— Не до него мне сейчас! — воскликнул он. — Я ничего не пожалею, господин подполковник!… Ту половину, которую требует этот мерзавец управляющий, я раздам тем, кому вы поручите поиски Мэри!
— Зачем же им? — с обидой произнёс Свиридов. — Им достаточно моёго приказа.
— Ну не им! Любому! — вырвалось у Платайса, и он подметил, что подполковник не оставил без внимания эти слова.
Свиридов обещал принять меры, но не сказал, что розыски уже начаты. Проводив Платайса, он долго расчёсывал специальной щёточкой пушистые усы. Подполковник думал. Никак ему не удавалось чётко определить своё отношение к этому человеку. Кажется, уже все ясно! Митряев — как на ладони! И в то же время что-то настораживает, настраивает против него. Появились какие-то подозрения у Ицко, а теперь он сбежал и требует выкупа за дочь. Был Бедряков, лично знавший токийского богача, но и его уже нету. Случайность это или нечто другое?
Вошёл адъютант и подал срочную депешу с пометками самого Семенова. Содержание было таково, что подполковник надолго забыл о Митряеве и его дочери. В депеше сообщалось, что японские оккупационные части начинают постепенно эвакуироваться из Забайкалья. Это означало, что семеновцы остаются одни против Красной Армии…
Платайс предполагал, что Свиридов смотрит на него из окна, и до конца вёл себя как убитый горем человек. Он устало сел в коляску и не сразу ответил на вопрос Карпыча — куда ехать? Старик второй раз спросил:
— Куда прикажете, господин Митряев?
Платайс безразлично махнул рукой.
— Вези куда-нибудь… Хоть в кабак, хоть к черту!… Давай в трактир!
И церковь, и трактир — все это оправдывалось условиями той игры, которую вёл Платайс. Он ещё ни разу не заходил в церковь, но случилась беда — и он пришёл помолиться, поставил у иконы две свечки. Обедал он всегда дома, но сбежал управляющий — пришлось ехать в трактир, чтобы поесть и выпить с горя.
Цыган увидел Платайса из своей каморки. Первое, что он почувствовал — это испуг. Достанется же ему от Микиного отца и за побег, и за то, что они с Трясогузкой пробрались в Читу! Потом мальчишка понял, что Платайс и слова сказать не сможет, даже сделает вид, что не знает и не видел его никогда.
Но Цыган ошибся. Когда он подбежал к столику, за которым сел Микин отец, и стал обмахивать салфеткой и без того чистую скатерть, Платайс сказал:
— И будет же тебе на орехи, чертёнок!
— Извините! — ответил Цыган и сунул записку.
Платайс прочёл её уже дома и не мог понять, каким образом Цыган узнал все это. Мальчишка писал корявыми буквами: «Японцы начинают сматывать удочки. А семеновцы захватили эшелон с нашими ранеными и по приказу какого-то Свиридова гонят его на станцию Ага».
Сколько ни думал Платайс, он так и не догадался, как добыл Цыган эти сведения.
А Цыгану помог бинокль.
На чердаке в трактире было окошечко, которое выходило в тупик с дровами. За дровами в соседнем доме, который Цыган вначале принял за тюрьму, работал телеграф. Окно с решёткой — как раз напротив чердачного окошка, только ниже его. Видно, как входят в аппаратную и выходят какие-то военные, как выползает из аппарата белая лента. Ещё лучше, когда над аппаратом зажигают свет. Тогда виден и стол с бумагами, и чернильница. Все видно, кроме самого главного — слов на ленте. В одну из ночей Цыган торчал на чердаке несколько часов и таращил в окошко глаза, пока не разболелась голова. Вот тогда он и подумал о бинокле.
Цыган дождался вечера, забрался на чердак, нацелил бинокль на ленту и опять ничего не разобрал. Все зависело от того, как повёрнута лента. Если она сползала с ролика ребром к Цыгану, то прочитать слова было невозможно. Иногда дежурный подходил к аппарату и совсем заслонял ленту спиной.
Но Цыган терпеливо ждал у окошка, и ему повезло. Лента развернулась в его сторону, и он прочитал сообщение про эшелон с ранеными. Часа через полтора — новая удача. Тут уж помог дежурный унтер-офицер. Телеграмма об эвакуации японских частей взволновала его. Прежде чем нести депешу к начальству, он оторвал ленту, приблизился к лампе и перечитал текст — на этот раз вместе с Цыганом.
ГЛАЗ — КАК ШИЛО
Начавшаяся эвакуация японцев поставила белогвардейцев в затруднительное положение. Бывший казачий есаул Семёнов, посланный в Забайкалье ещё Керенским, не хотел уходить из Читы, в которой хозяйничал с 1918 года. Делались попытки укрепить читинскую «пробку», состоявшую из 20 тысяч солдат, 50 орудий, 11 бронепоездов и 4 самолётов. Для того времени это была значительная сила.
По ночам шла передвижка войск. С артиллерийского склада за колокольней увозили на передовую снаряды. По улицам скакали вестовые и курьеры.
