Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Конечно, сквайр услышал эти слова, брошенные «в сторону», с злополучной неясностью, что означало приближающуюся глухоту. И эффект, произведенный ими, вызвал язвительный ответ:

— Вам, молодым, кажется, что вы все знаете. Я скажу вам, что это явный трюк вигов. И что за дело Роджеру… если это тому человеку нужен Роджер… Зачем подлизываться к французу? В мое время мы довольствовались тем, что ненавидели их и колотили. Но это как раз в духе твоего тщеславия, Осборн, посчитать, что они приглашают твоего младшего брата, а не тебя. Я скажу тебе, что тебя. Они полагают, что старшего сына непременно называют в честь отца, Роджером, Роджером Хэмли, младшим. Это ясно, как день. Они знают, что не могут обвести меня вокруг пальца, но они пользуются этой французской уловкой. Что заставило тебя написать о французе, Роджер? Я, было, подумал, что ты слишком разумен, чтобы обращать внимание на их фантазии и теории; но если это именно тебя пригласили, я не советую тебе идти и встречаться с этими иностранцами в доме вигов. Им следовало пригласить Осборна. Он представляет Хэмли, если не я. И они не зазовут меня к себе, пусть даже не пробуют. Кроме того, в Осборне есть немного замашек от месье, он нахватался их из-за того, что любил ездить на континент, вместо того, чтобы возвращаться в свой добрый старый английский дом.

Он продолжал говорить, повторяя многое из того, что уже сказал, пока не вышел из комнаты. Осборн отвечал на его неразумное ворчание, что только еще больше распаляло гнев отца; и как только сквайр ушел, Осборн повернулся к Роджеру и произнес:

— Разумеется, ты пойдешь, Роджер? Десять против одного, что завтра он передумает.

— Нет, — ответил Роджер, достаточно резко, он был всерьез огорчен. — Я не рискну рассердить его. Я откажусь.

— Не будь глупцом! — воскликнул Осборн. — Отец, в самом деле, неразумен. Ты слышал, как он продолжал противоречить себе; а держать такого человека, как ты, в подчинении, словно ребенка…

— Давай больше не будем об этом говорить, Осборн, — прервал его Роджер, быстро написав несколько слов. Когда записка была написана и отослана, он подошел и бережно положил руку на плечо брата, затем сел, притворяясь, что читает, но на самом деле беспокоясь за обоих дорогих ему людей, хотя и по совершенно разным причинам.

— Как продвигается дело со стихами, старина? Я надеюсь, они почти готовы к тому, чтобы их показать.

— Нет, еще нет. И если бы не деньги, меня бы не волновало, что их никогда не опубликуют. Какой прок в славе, если с нее не пожнешь плодов?

— Постой, мы больше этого не потерпим. Давай поговорим о деньгах. На следующей неделе я уеду держать экзамен на стипендию, и тогда у нас будут общие деньги, они не откажутся выплатить мне стипендию, раз уж я старший рэнглер. Сейчас я и сам стеснен в деньгах, и мне бы не хотелось беспокоить отца, но как только я стану членом научного общества, ты возьмешь меня в Винчестер и представишь своей женушке.

— В следующий понедельник исполнится месяц, как я уехал от нее, — сказал Осборн, откладывая бумаги и всматриваясь в огонь, словно таким образом мог увидеть ее образ в пламени. — В своем утреннем письме она просит меня передать тебе такое милое послание. Не стоит переводить его на английский, ты должен прочитать его сам, — продолжил он, указывая на пару строчек в письме, которое он достал из кармана.

Роджер предполагал, что несколько слов были написаны неправильно, но смысл, вложенный в них, был таким нежным и ласковым и нес на себе оттенок такой простой, почтительной признательности, что он не мог не испытывать почтения к своей незнакомой невестке, чье знакомство с Осборном произошло, когда он помогал ей искать какую-то пропавшую игрушку детей, которых она вывела на обычную дневную прогулку в Гайд-парк. Миссис Осборн Хэмли была никем иным, как французской бонной, очень милой, очень элегантной, и ее слишком тиранили непослушные мальчики и девочки, находившиеся под ее попечением. Она была маленькой сиротой, которая очаровала главу путешествующей английской семьи, когда в гостинице принесла мадам какие-то предметы женского белья. Ее поспешно наняли гувернанткой к детям, отчасти в качестве любимого домашнего животного и игрушки, отчасти потому, что детям было полезно изучать французский с уроженкой Эльзаса. Со временем в суматохе Лондона и столичных развлечений хозяйка перестала обращать внимание на Эме. Но хотя с каждым днем француженка все больше и больше стала ощущать себя одинокой в чужой стране, она старалась усердно выполнять свои обязанности. Одного проявления доброты оказалось достаточно, чтобы чувства хлынули потоком; они с Осборном переживали идеальную влюбленность, которую грубо прервали, когда возмущенная мать семейства обнаружила, что между гувернанткой ее детей и молодым человеком совершенно иного класса существует привязанность. Эме честно призналась во всем своей хозяйке, но ни житейская мудрость, ни урок, извлеченный из чужого опыта, не смогли ни в малейшей степени поколебать ее истинной преданности своему возлюбленному. Возможно, миссис Таунсхенд ничего не оставалось делать, как выполнить своей долг и немедленно отослать Эме назад в Мец, где она впервые ее встретила, и где предположительно могли бы проживать родственники, оставшиеся у девушки. Но Осборн, настояв на том, чтобы повидаться с хозяйкой и узнать, что случилось с его любимой, а затем с нетерпением и негодованием выслушав наставление от миссис Таунсхенд, бросился немедленно в Мец и, не теряя времени даром, женился на Эме. Все это случилось прошлой осенью, и Роджер узнал о поступке брата лишь тогда, когда уже ничего нельзя было отменить. Затем последовала смерть матери, которая помимо собственно ошеломляющего горя принесла потерю доброй, нежной примирительницы, что всегда могла смягчить сердце отца. Хотя сомнительно, что ей удалось бы преуспеть в данном случае, поскольку сквайр искал благородную, очень благородную жену для своего наследника; он ненавидел всех иностранцев и, более того, испытывал страх и отвращение ко всем римским католикам сродни той ненависти, которую наши предки питали к колдовству. Горе усилило все его предубеждения. Никакие доводы не могли пробить защиту его абсолютной неразумности; но нежный порыв в подходящий момент мог бы смягчить его сердце. Но счастливые мгновения ушли, а нежные порывы растоптаны горечью его частых угрызений совести не в меньшей степени, чем растущей раздражительностью. Поэтому Эме одиноко проживала недалеко от Винчестера в маленьком коттедже, в котором Осборн поселил ее, когда впервые привез в Англию в качестве жены, и который так изысканно обставил, для чего ему пришлось влезть в большие долги. В своих покупках Осборн скорее руководствовался собственным привередливым вкусом, нежели ее по-детски простыми желаниями и нуждами, и смотрел на маленькую француженку скорее как на будущую хозяйку Хэмли Холла, нежели на жену человека, который в настоящее время всецело зависит от других. Он выбрал южное графство, как наиболее удаленное от тех центральных графств, где имя Хэмли из Хэмли было широко известно, поскольку ему не хотелось, чтобы жена, пусть только на время, присваивала себе имя, которое по праву не принадлежало ей. Во всех этих приготовлениях он с готовностью старался выполнить свой долг перед ней; а она платила ему нежной преданностью и восхищением, граничащим с преклонением. Если его тщеславие встречало отпор, или его достойные желания добиться награды в колледже не оправдывались, он знал, куда идти за утешением — к той, которая изливала ему похвалы, пока слова не застревали у нее в горле от того, что не поспевали за мыслями, и к той, которая негодовала на всякого, кто не признавал достоинств ее мужа. Если ей и хотелось когда-нибудь поехать в château,[83] который был его домом, и быть представленной его семье, то Эме никогда ни словом не намекала ему на это. Она только тосковала, она молила, чтобы муж почаще бывал с ней; и все разумные доводы, которые убеждали ее, что ему необходимо так часто бывать вдали от нее, когда он предоставлял их, утрачивали всю свою эффективность, когда она старалась повторять их для себя в его отсутствие.

В тот день, на который был назначен обед лорда Холлингфорда, Роджер поднимался по лестнице, прыгая через три ступеньки за раз, и, поворачивая на лестничной площадке, столкнулся с отцом. Они впервые встретились после того разговора о приглашении на обед в Тауэрс. Сквайр остановил сына прямо посреди прохода.

— Ты собираешься встретиться с месье, мой мальчик? — спросил он отчасти утвердительно, отчасти вопросительно.

— Нет, сэр. Я почти немедленно отослал Джеймса с запиской, в которой отказался от приглашения. Меня это не интересует… то есть, не столь важно.

— Почему ты воспринял мои слова так резко, Роджер? — обиделся сквайр. — Я думаю, что человеку трудно, когда ему не позволяется немного прекословить, пусть у него тяжело на сердце, как у меня.