Татьяне Галушко было отказано в публикации уже сданной в издательство книги и возвращены подборки стихов из альманахов и журналов.
Мне также была возвращена из издательства рукопись второй книжки стихотворений и отказано в приеме в Союз писателей СССР. Кроме того, наши имена были внесены в «черный список» ленинградского радио и телевидения…
Сразу же по возвращении из Франции меня вызвали в Ленинградский обком комсомола, к тогдашнему первому секретарю А. П. Тупикину. Поскольку именно Ленинградский обком комсомола санкционировал мою поездку, то им, по всей видимости, изрядно досталось за то, что послали «не того». От меня потребовали предъявления «крамольных» стихов и песен — видимо, для представления в «компетентные инстанции», и я был подвергнут грозной проработке. В число предъявленных мною вошли ныне опубликованные стихи «Петровские войны» и «Монолог маршала».
Надо сказать, что в конце шестидесятых годов идеологический нажим на молодых ленинградских авторов вообще заметно усилился. Короткая хрущевская оттепель сменилась устойчивыми брежневскими холодами. Мы, молодые ленинградские авторы, были зарегистрированы в Комиссии по работе с молодыми литераторами при ЛО ССП, функции которой были далеко не однозначны. Достаточно сказать, что секретарь этой комиссии в шестидесятые годы Е. В. Воеводин, который по своему положению практически осуществлял ее решения, предъявил во время инспирированного судилища над Бродским бездоказательные и клеветнические обвинения против него, что сыграло не последнюю роль в жестокой расправе над поэтом. Еще тогда, в шестьдесят четвертом, большая группа молодых ленинградских литераторов, и я в том числе, обратилась в эту комиссию с коллективным письмом, справедливо обвиняя Е. Воеводина в подлоге и лжесвидетельстве.
В шестьдесят девятом году, по инициативе все той же комиссии, была организована встреча молодых ленинградских литераторов с сотрудниками ленинградского отделения МВД и КГБ. Нас всех (по списку) пригласили в печально известный «Большой Дом» на Литейном, как раз напротив ленинградского Союза писателей. Там были устроены экскурсия по Дому, знакомство с «выставкой антисоветской литературы», а также встреча с руководством и лекция о подрывной деятельности американской разведки. Мероприятие это имело предупредительно-профилактический характер, дабы отвратить незрелые умы молодых литераторов от диссидентского направления.
Там же в музее «боевой славы» я наткнулся на одном из стендов на фотографию молодого Александра Прокофьева, в кожанке и фуражке, с маузером на боку, датированную двадцать пятым годом. На мой недоуменный вопрос сопровождавший, улыбнувшись, пояснил: «А как же! Это наш старый сотрудник — Александр Андреевич Прокофьев. Направлен нами на литературную работу».
Неослабное внимание сотрудников «Дома на Литейном» к молодым ленинградским литераторам я ощутил на себе еще через пару лет, однако об этом — несколько позже…
В июле того же года я отправился в небольшую прибрежную экспедицию на Белое море на биостанцию МГУ, располагавшуюся на берегу залива Великая Салма. Со мной вместе поехал дипломник геологического факультета ЛГУ Валерий Каминский — перворазрядник по самбо. Качество это, для меня всю жизнь недоступное, сильно возвышало его в моих глазах. «Мне главное, Александр Михайлович, — говорил он мне, — человека за кисть поймать. Как только я его за кисть поймаю — он уже мой. Вот он еще что-то говорит, а я ему на кисть смотрю». «Такой человек мне нужен», — подумал я и взял его с собой на Белое море, на преддипломную практику.
Мурманский поезд довез нас до маленькой станции Пояконда, на берегу Беломорской губы. В ожидании катера, который должен был прийти за нами на следующий день, мы провели ночь в маленькой почерневшей от ветра избушке у восьмидесятичетырехлетней хозяйки Петровны, поразившей меня глубиной и независимостью мышления и удивительной и неповторимой поэзией северного российского языка, сохранившего в первозданной красоте свой смысл и звучание — быть может, только здесь, на русском севере, в архангелогородщине, куда не добралась конница Батыя. «Если ничего ей не поставишь, — предупреждали меня соседи, — молчать будет. Если две бутылки — только материться. Так что поставь ей одну бутылку, а вторую не давай ни за что. Понял? Тогда разговор будет интересный». Они оказались правы. Нестандартная, непривычная для городского уха речь ее так поразила меня, что я пытался поначалу записывать ее выражения, но она строго-настрого запретила: «Брось тетрадку, не люблю я этого, понял?» Запомнилось лишь немногое из обиходного ее разговора.
— Осьмнадцать лет мне было, и ничего меж нами не произошло. А потом — раскулачивание, война. Четырех мужей схоронила. А пришлось бы сейчас его встренуть — сразу бы признала. Так он мне совпал.
— Отчего берег у нас наволоком зовется? Ты на моторе пойдешь — так погляди, как он на тебя наволакиваться будет.
— Медвежат как ловят — охотники медведицу-то завалят, а медвежонка собаки в круг возьмут, а зубами не трогат — только лапами угнетают.
— А стихов-то хороших в школе сейчас не учат — все больше какие-то странные.
— Как же это так? Жить, жить — да не топнуть!
Через год бабка Петровна умерла. Безлюдные беломорские деревни, покинутые молодежью, где доживают свой век одинокие и беспомощные старики в добротных рубленых на века пятистенных избах с затейливыми резными наличниками, места, издревле славившиеся своим речным жемчугом и беспошлинной лесной торговлей, а нынче привлекающие к себе только грабителей икон, тягостной памятью запали в душу.
Значительную часть времени на Белом море мы провели в Подволочье, на полуострове Кузакоцкий, в доме моего тогдашнего приятеля Вадима Федорова, морского биолога и страстного собирателя книг, ставшего позднее профессором на кафедре морской биологии биологического факультета МГУ. Человек, близкий к литературе, автор нескольких детских книг, он организовал настоящую литературную игру, в которой принимали участие несколько человек, получивших литературные псевдонимы. Сам хозяин взял себе псевдоним — Василий Кузакоцкий — беломорский писатель (очень знаменитый). Мне был присвоен псевдоним Касьян Еловый — по названиям двух небольших островков в заливе Великая Салма. На основании написанных нами (конечно, в поморском духе) стихов и рассказов был составлен альманах «Подволочье».
Когда полевой сезон закончился, неугомонный шутник и мистификатор Федоров добился того, что в районной газете «Лоухская правда» было напечатано такое объявление: «Друзья и коллеги поздравляют поэта Александра Городницкого (Касьян Еловый), завершившего экспедиционные работы в трудных условиях Заполярья».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});