Читать интересную книгу Заре навстречу - Дмитрий Щербинин

Для полной убедительности, он должен был бы пригласить полицаев провести у них в доме обыск, но он не мог этого сделать, потому что при тщательном обыске и у него, и у Главана могли найти листовки.

…И всё же Ваня, чувствуя на себе, пожирающий взгляд безумных, выпученных глазищ Соликовкого понимал, что именно это приглашение и является тем необходимым дополнением, от которого его речь станет просто похожей на убедительную, а действительно убедительно.

И он без запинки произнёс:

— Вы можете сделать обыск у нас дома. Милости просим!

Соликовский прорычал нечто нечеловеческое, и начал надвигаться на Главана. Ваня перехватил взгляд Бори, и понял, что тот собирается наброситься на Соликовского; и каким-то непередаваемым движением всего своего лица, Ваня дал Главану знать, что этого то делать ни в коем случае нельзя, что нынешняя злоба Соликовского — это злоба разочарования, из-за того, что он обманулся, и схватил не подпольщиков, а просто каких-то глупых пацанов с неработающим приёмником.

Вот Соликовский вплотную подошёл к Главану, и вдруг, размахнувшись, нанёс ему сильный удар в челюсть, от которого Боря повалился на пол. Соликовский ещё пнул его ногой, и выругался:

— Ишь, щенки! Ну погодите жь! Вот всыплем вам плетей, тогда по другому запоёте! Ну а дома ваши мы вверх дном перевернём!

После этого, Ваня Земнухов и Борис Главан были брошены в камеру, где они просидели двое суток, томясь неведением о том, заходили полицаи в их дома, устраивали ли обыск…

И в дом к Земнуховым, и к Главанам действительно заходили полицаи, но, так как данные им указания были невнятными, но они устроили только поверхностный обыск, и забрали еду, а также те немногочисленные вещи, которые нашлись в этих домах, на расспросы родных отвечали, что их дети сидят в полиции, а за что сидят — это полицаям неведомо…

А что касается их товарищей по «Молодой гвардии», то они волновались не меньше, чем Ваня и Боря; они пытались узнать, нельзя ли подкупить полицаев, и организовать побег Вани и Бориса из тюрьмы, но, так как это могло только навредить их товарищам, решили пока что от этих замыслов отказаться.

А на вторые сутки Ваня и Боря без всяких объяснений были выпущены. У полиции не было никаких доказательств об их причастности к подполью, к тому же у Соликовского и его помощников появилось много новых дел…

Глава 36

Ветер воет…

После очередного собрания штаба «Молодой гвардии», которое прошло в мазанке Третьякевичей, было решено, что организация, численность которой уже приближается к ста членам, нуждается в постоянной базе; куда можно было спокойно, не таясь приходить, и обсуждать свои дела.

И решили, что таким местом может стать клуб Горького, который всё время от начала оккупации пустовал…

И вот уже Витя Третьякевич и Ваня Земнухов посетили немецкую управу, и с присущей им энергией убедили зевающего вражьего полковника, что клуб должен быть передан в пользование местной молодёжи; ведь там молодёжь можно занимать, ведь там можно агитировать…

Правда, ребята так и не разъяснили, о чём же они собираются «агитировать», но вроде бы и ясно было, что агитировать могут только за новый порядок, за фюрера.

Это дело было рассмотрено; несколько значительных рук подписали по этому поводу кой-какие бюрократические бумажки, поставлены штампы; и ребятам объявлено, что они могут взяться за организационную работу.

И Вите Третьякевичу, который руководил творческими кружками ещё до войны, во время своей учёбы в школе, взялся за это дело с присущей ему энергией, и вскоре уже клуб имени Горького наполнился юными, прекрасными голосами, среди которых было много голосов молодогвардейцев…

* * *

Всё для Ани Соповой было ново и неповторимо в эти ноябрьские дни сорок второго года.

Это были мрачные дни для её города, для её родных, для её страны, да и для всего мира. Но это были решающие дни. Под Сталинградом сошлись две великие силы, и, благодаря приёмникам, которые теперь находились в распоряжении «Молодой гвардии», ребята могли следить за событиями этой великой битвы…

И Аня с волнением, и с надеждой дожидалось каждой новой вести, оттуда, из-за линии фронта, от наших; но с ещё большим волнением и с надеждой вслушивалось она в то, что говорило её сердце. До этого ей много раз приходилось говорить «Люблю», но это слово она обращала она к матери, к отцу — вообще, к людям самым близким к её семье, но ещё ни разу не говорила это слово с тем значением, которым сияет оно между мужчиной и женщиной.

Но в эти мрачные, наполненные свистом леденистого, первый снег несущего ветра, она чувствовала в сердце своём такой ясный пламень, такую нежность, что иногда едва не задыхалась от охватывавших её чувств. И Аня чувствовала себя очень-очень счастливой. В эти дни она была счастлива больше, чем когда-либо.

И вновь, и вновь спрашивала она себя: «Неужели и ко мне пришло то чувство, о котором я столько читала у поэтов? Неужели я полюбила? Неужели — это навсегда? Ой, как бы я хотела, чтобы это было навсегда!»

Аня Сопова полюбила Витю Третьякевича; но между ними сохранились те отношения чистой и нежной дружбы, когда души так близки, что понимают друг друга не только с полуслова, но и от одного взгляда; но между которыми ещё есть некая недоговорённость, которая придаёт всему происходящему загадочную, поэтическую глубину…

Ветер выл, а по улочке Краснодонской возвращались, не обращая внимания на то, что их окружало, Витя Третьякевич и Аня Сопова. Они шли взявшись за руки…

И вот провидение вывело их на окраину города. Дальше уже начиналась степь; сияли, перемигиваясь, в небе яркие звёзды. И вдруг ветер умолк; стало тихо и торжественно.

Тогда Витя произнёс, шёпотом:

— Ты только посмотри, как звёзды перемигиваются.

— Будто бы разговаривают друг с другом… — вздохнула Аня…

* * *

Той же ночью Серёжка Тюленин пробирался по улочке. У него было задание: развесить листовки с радостной вестью — наши войска нанесли очередной удар по врагу в районе Сталинграда, и теперь гитлеровские мерзавцы едва ли оправятся.

Серёжка остановился, осторожно выглянул из-за угла. Вроде бы, на всей видимой протяжности соседней улицы никого не было видно. И тогда Серёжка достал из кармана очередную листовку, а также баночку с клейким веществом. И тут сзади — толчок.

Тюленину пришлось проявить всю свою выдержку, чтобы не вскрикнуть от неожиданности. Он резко обернулся, и, прежде всего, увидел белую полицейскую повязку.

Он выронил банку с клейким веществом — рука метнулась в карман за финкой. И тут знакомый, сильно заикающийся голос:

— С-сёрёж, эт-тж я.

— Олег, ты что ли?! — вскрикнул Тюленин, вглядываясь в лицо своего товарища.

И действительно перед ним стоял, наивно улыбаясь, Олежка Кошевой.

— И что ты? Не пойму… — нахмурился.

— Что? Что? — засмеялся Олежка. — Видишь — тоже листовки распространяю — и достал из кармана несколько листовок. — Ведь я ловко придумал с полицайской п-повязкой. А? Ну, с-скажи? Ведь, если даже и н-нарвусь на какой-нибудь полицайский патруль, так смогу отговориться. Скажу: вот — листовки с-срываю.

— Олежка, дурень ты! — в сердцах воскликнул Тюленин.

— Да что т-такое? — обиженно засопел Кошевой.

— А то, что я тебя сейчас едва финкой не пырнул.

— Н-ну т-ты это з-зря.

— Зря, не зря, а в сумерках я тебя сначала за врага принял.

Тут Сергей, видя, что Олег едва не плачет, несколько смягчился, и произнёс:

— Ну, а вообще — ты неплохо с этой повязкой придумал.

Довольный похвалой, Кошевой улыбнулся, и спросил тихо:

— Ну а в-вот, к-как ты д-думаешь: с-смог бы я всей организацией руководить?

— Что? — переспросил Тюленин.

— Да, л-ладно, ничего, — махнул рукой Кошевой, но по тому, как он раскраснелся, было видно, что на самом то деле это очень много для него значит.

* * *

Наступил новый день. И вновь выл, летя над Донецкой степью, холодный и вольный ветер.

А по улочкам посёлка Краснодон шла красивая девушка, с очень милыми, ласковыми чертами лица. Эту девушку звали Тоней Елисеенко. До войны ей уже довелось поработать: она преподавала в начальных классах школы № 25 посёлка Краснодона.

А теперь она вступила в ряды «Молодой гвардии», и часто общалась с Колей Сумской, Лидой Андросовой, Ниной Старцевой, Володей Ждановым и другими участниками «Молодой гвардии» из посёлка Краснодон…

Она шла по улочке; в окружении чёрных и белых тонов поздней осени, и несла в своей руке большую корзину. Под тканью лежала мёрзлая, порченная картошка, а под картошкой — патроны.

Тоне надо было сохранять независимый вид, и ей это, в общем-то, удавалось. Она думала о звёздах, о галактиках, о каком-то невообразимо прекрасном будущем мире. И при этом знала, что её могут в любое мгновенье остановить, схватить, подвергнуть мучениям и казнить. И Тоня была готова к этому. Глаза у неё были печальными и очень красивыми…