Читать интересную книгу Столкновение - Александр Проханов

Они быстро выходят из ворот дома, Кронго отодвигается, чтобы пропустить их в глубину брички. Он вспомнил финиш Казуса, в три прыжка медленно обошедшего Перль. Он должен насытить жадность первой ненависти, отдаться ей, не мешать ее толчкам, ее медленному ходу в сердце.

— Спасибо, Кронго… — Крейсс сзади закурил. — Теперь чуть прибавьте и потихоньку в Лалбасси…

Что ж, он готов ехать потихоньку в Лалбасси. Как деловита его ненависть, как спокойна. Эта мразь думает, что он пожалеет Альпака. Он не пожалеет ничего, слышите, ничего. Он не мог предать свою ненависть, он, так остро почувствовавший ее первый поцелуй, ее первую любовь, понявший, что он не должен был убивать таракана… О ненависть, о священная ненависть… Она в этих чахлых лианах, обвивших придорожные кусты, в гортанном крике ворон, в грохоте, вставшем над миром. Взрыв раздался, когда он меньше всего ожидал этого, — у небольшого моста, перекинутого через узкую речушку. Дробно, гулко взлетела земля, и первое, что Кронго почувствовал, была глухота от звука. Сквозь эту глухоту он увидел беззвучные красные столбы, ударившие его в живот. Сначала боли не было, он ощутил только подступивший к груди комок страха. Глухота подсказала ему, что он не успеет выпрыгнуть. Кронго увидел кровь у хвоста странно подогнувшегося Альпака. Альпак плавно встал на дыбы, упал на колени, на бок, с силой вытягивая ноги. Новый удар бросил Кронго вперед, над ним проплыла горящая бричка, он разглядел серую одежду Крейсса. Потом, уже лежа, увидел Лефевра, упавшего на землю и медленно подтягивающего под себя ноги. Зачем он это делает, подумал Кронго, ощутил тишину, тупую боль в пояснице, то, что он жив, и снова боль — теперь уже сухую и ломкую, как гипс. Рядом чуть заметно ворочалось и вздрагивало то темно-серое, окровавленное, что было Альпаком. Кронго увидел, как за этим серым и окровавленным легко и ровно горит бричка, увидел неестественно вывернутую черную ногу, хорошо подкованное копыто, оно упорно дергалось. Не в силах отвернуться от этой ноги, Кронго встретился взглядом с Крейссом. Крейсс лежал на спине, рот его был широко открыт, он шевелил губами, пытаясь что-то сказать, но говорил ли он все это Кронго или про себя, Кронго не понимал. Он не слышал Крейсса, чувствовал все усиливающуюся боль в пояснице, тупую, задевавшую теперь спину и ноги, и пытался понять, смерть ли это. Да, это, конечно, смерть, но он должен еще вспомнить, что что-то забыл сделать. Что же он забыл, он ведь помнил, что он должен что-то сделать перед смертью. Он будто вернул это воспоминание — о том, что он обязательно должен сделать. Да, вот. Тяжесть в груди, тяжесть в кармане. Пистолет, холодная рукоятка, он уже держит ее. Только сможет ли он его достать? Кронго со стороны ощутил свою руку, повел ее от кармана, вынимая эту холодную поверхность, вспомнил руки Амалии, показавшие, как оттянуть предохранитель. Теперь нужно подползти к Крейссу вплотную. Но после этого нужно еще увидеть глаза Альпака и потом оттянуть предохранитель.

— Кронго… — одними губами сказал Крейсс, пытаясь поднять руки. — Кронго, ведь я вам ничего. Я вам ничего… Я вам…

Кронго подползает к Крейссу, его тошнит. Сквозь тошноту он ясно и отчетливо различает — в кустах лежит мертвец, он лежит на боку, глаза его широко открыты. Кронго хорошо помнит это лицо, это Фердинанд, тот самый, который приходил к нему ночью вместе со вторым человеком Фронта, Оджингой. Сейчас Кронго понимает, отчетливо понимает, как все произошло и почему в кустах лежит мертвый Фердинанд и рядом с ним другой человек — живой, с автоматом. Живой — это человек Крейсса. Крейссу было мало того, что он ехал вместе с Кронго на Альпаке, а значит, мог не бояться, что его путь станет известен. Да, Крейссу было этого мало, и на всякий случай он решил подстраховаться. Поэтому люди Крейсса прочесали весь маршрут — до самого Лалбасси. И здесь, у моста, наткнулись на засаду, которую поставили люди Фронта. Им сказала об этом пути Амалия… Да. В засаде лежал Фердинанд с автоматом — и люди Крейсса убили его. Но они не знали, что Фердинанд тоже подстраховался, и мост был заминирован. И теперь, после взрыва, пулеметчик из людей Крейсса лежит в той же засаде и целится в его, Кронго, голову. Лицо человека за автоматом тоже хорошо знакомо Кронго, но он пока не вспомнил, он силится вспомнить, где же он видел эти спокойные серые глаза, ясные, пытающиеся сейчас только найти его голову, найти цель. Больше в этих глазах нет ничего — ни гнева, ни сочувствия, ни удивления. Да, он вспомнил: коридор ипподрома, пыль, человек, сидящий на стуле, зажимающий коленями черный предмет. Как спокойно сейчас это лицо — в нем только усилие прицеливания. Но Кронго где-то видел это лицо еще раньше. Зеленый «лендровер», да, да. Ободряющая улыбка Крейсса, вопрос: «Вы белый?» Этот человек тогда сидел рядом с Крейссом. Их было двое на капоте «лендровера». Да, это то самое лицо. Губы шевелятся от усилия, глаза нащупывают цель, его голову. Сейчас он выстрелит. Кронго прижал голову к земле, так, что между ним и черным дулом оказалась голова Крейсса. На лице целящегося отразилось разочарование, он привстал, будто прикидывая, сможет ли он выстрелить в Кронго, не задев Крейсса. Кронго вытянул руку, пистолет уперся в щеку Крейсса, сполз вниз и оказался у шеи. Из шеи сочится кровь. Теперь надо сделать усилие, поднять вторую руку и оттянуть предохранитель.

— Кронго, я ведь вам ничего… — сказал Крейсс. — Я ведь вам…

Рука легко оттянула предохранитель. Вот курок, палец хорошо чувствует его. Он выстрелил, приставив дуло к виску Крейсса. Висок Крейсса почернел, расплылся. Рот открыт, Крейсс мертв. Руки стали липкими, им трудно держать пистолет, пальцы онемели. Страшные удары обрушиваются на затылок, затылок трещит — это автоматчик расстреливает его, и Кронго чувствует, как треснул затылок, и счастлив, потому что вспомнил, что должен еще увидеть глаза Альпака, дотянуться губами к его губам, сделать это последнее усилие, последний шаг к своей смерти.

Виктор Черняк

ЧЕЛОВЕК В ДВЕРНОМ ПРОЕМЕ

Ничего не происходит годами. Разве такое вытерпишь? Скрепки, бумаги, дыроколы… Ничего не происходит. На работу, с работы — пришел-ушел, ушел-пришел. Только что звонил Гэри: лисий шепоток, рассыпался, юлил. Выбивает заказы, а так бы… Только его и видели! Фальшивое участие пригоршнями: как здоровье, старина? Как вообще?

Вообще? Плохо!

Кристиан Хилсмен нагнулся, спину свело. Всего тридцать пять, а радикулит мучает лет десять, не меньше.

Скулит кондиционер, подвывает, как живой, какая-то железяка сломалась. Починить никак не могут. Всем лень. Приходил парень с инструментом в железном ящике с ручкой, покрутился, пробурчал с укором, будто Хилсмен виноват в поломке: пора новый покупать. И без него известно.

Наконец Кристиан подцепил карандаш, упрятал в стакан. Ничего не происходит годами. С ума сойти. Каждый день с девяти до пяти на одном и том же стуле. И так всю жизнь…

С улицы доносится шум. Кристиан Хилсмен поднимается, расправляет широкие плечи, снимает очки в тонкой оправе, дужкой скребет кончик прямого носа. Светлые волосы шевелит ток воздуха, с кашлем вырывающегося из полумертвого кондиционера.

Кристиан высок, синеглаз, на него хочется смотреть долго, замечая уверенность и едва уловимое высокомерие.

Звонит телефон. Снова Гэри? Или… С Джоан как раз говорить не хочется. Не был неделю — не мог. Женщины не понимают, что время мужчин течет иначе. Сначала добиваешься взаимности, потом не знаешь, как избавиться от их опеки. С ума сойти. И так всю жизнь. Самое страшное — ничего не происходит. Он не беден, но никогда не будет богат. Деньги матери не в счет. У нее своя жизнь. Делиться она не намерена. Отец? Ушел, когда Кристиану и десяти не было, подарив сыну фамилию и жизнь, — отец считал, что вполне достаточные, даже щедрые дары. Может, и прав… Добился Хилсмен-младший не меньше других. Но… и не больше. Как все! Как все, черт возьми!

Хилсмен ударил кулаком по столу. Проклятый карандаш, будто ждал, чтобы хозяин кабинета вышел из себя: сразу выпрыгивает из стакана и катится по полу. Ах, так! Валяйся! Может, раздавят…

Телефон надрывается. Кристиан Хилсмен поднимает трубку.

Красивое лицо вытягивается.

Голос незнаком, без примет: не высокий, не низкий, не скрипучий, не противный — обычный. Предлагает? Нечто невразумительное — странную встречу неизвестно с кем и зачем. Одно утешение — нужно всего лишь спуститься вниз в холл — там его уже ждут. Лишний повод выскользнуть из кабинета. Кристиан спустится, лучше, чем злиться под кряхтенье кондиционера, прокатится на лифте туда-сюда, вверх-вниз.

Вошел Нэш. Обычно в двенадцать друзья пили кофе. Кристиан извинился: сейчас не сможет. Действительно внизу ждали. Двое мужчин. Только он появился, встали. Значит?.. Знали в лицо?.. Странно. Он-то их видит впервые. Точно.