Комната графини выходила в сад; покидая усадьбу, мы прошли сквозь него, и я обернулся, надеясь увидеть свою возлюбленную. Я не ошибся: улыбающаяся Эдмея выглядывала из-за гардины.
Она едва заметно кивнула, как бы говоря, что подошла к окну только ради меня.
Никто, кроме меня, не заметил ее, да и, вероятно, никто, кроме меня, не думал о ней.
Господину де Шамбле необычайно везло в течение предыдущего вечера, и двум-трем его гостям, жившим по соседству с ним, даже пришлось отправить слуг домой за деньгами, чтобы подготовиться к превратностям следующей игры.
Граф сказал правду: охота началась уже у ворот парка. Он дал мне одного из своих егерей с собакой: собака должна была поднимать дичь, притом что егерю стрелять не полагалось.
Он был прав и в том, что пообещал нам много дичи. То ли мне сопутствовала удача, то ли егерь получил соответствующие указания, но мне приходилось стрелять через каждые сто шагов. Когда мы добрались до места, где нас ждал завтрак, в моей сумке уже лежало тридцать штук дичи.
Завтрак был сервирован чрезвычайно изысканно; г-н де Шамбле, при всех его ограниченных средствах, с великим умением поддерживал видимость подобной роскоши. Лучшие бургундские и бордоские вина лились рекой во время этой часовой остановки, и нашей трапезе на свежем воздухе ничего не могли бы прибавить ни соседство с домом, ни даже пребывание в его самой уютной зале.
Охота возобновилась около двух часов, когда сильный дневной зной начал спадать. Граф наметил охотничий маршрут со знанием дела, так что нам постоянно встречалась дичь.
Приглядевшись к г-ну де Шамбле во время завтрака, я впервые заметил нервный тик в левой части его лица; это невольно напомнило мне, что Альфред советовал не упоминать в разговоре с графом как об эпилепсии, так и об эпилептиках.
Примерно в пять часов, по дороге в усадьбу, мы проехали через небольшую рощу и увидели там обещанных фазанов и косуль.
Вернувшись, мы стали показывать свои трофеи. Я убил шестьдесят штук дичи, заслужив титул короля охоты, как и предсказывал наш хозяин.
Господин де Шамбле убил на три штуки дичи меньше, из любезности не пожелав ни сравняться со мной в счете, ни превзойти меня в нем: в конце охоты, когда мы впервые за весь день оказались поблизости друг от друга, я заметил, что у него было несколько прекрасных возможностей для выстрела, а он даже не прицелился.
Звук охотничьего рога возвестил о нашем возвращении. Госпожа де Шамбле встречала нас на крыльце; она была одета и причесана так же, как в день свадьбы Зои.
Мой взгляд сказал графине, что я заметил ее наряд и благодарен ей за то, что она так хорошо обо всем помнит.
— Господа, — обратился к нам граф, — сейчас половина шестого; через час вас пригласят к обеду; приходите, пожалуйста, без всяких церемоний; мы в деревне, и нас ждет охотничье угощение.
Вернувшись к себе, каждый обнаружил приготовленную ванну: поистине, так радушно принимали гостей только в старину.
Господин де Шамбле не составлял столь замысловатого меню, как мой друг Альфред де Сенонш, но его обильная и изысканная трапеза могла соперничать с любым званым парижским обедом. Граф пришел в сильное возбуждение, провозглашая здравицы, и много выпил, заставляя пить других. Я заметил, что его лицо нервно подрагивает все чаще и сильнее, и догадался, что графиня тоже обратила на это внимание, поскольку она проявляла беспокойство.
К десерту подали всевозможные вина и ликеры, а также принесли сигары. Госпожа де Шамбле встала, собираясь уйти.
Я был в замешательстве: как Вы знаете, мне неприятен запах дыма; кроме того, я сгорал от желания последовать за Эдмеей. Ведь мне столько надо было сказать ей из того, что мне пришло в голову в этот день — и не тогда, когда я вытирал лоб ее платком, а когда прижимал его к своим губам.
И тут мне на помощь пришел сам граф.
— Господин де Вилье, — промолвил он, — я знаю, что вы не курите, и мне не хотелось бы злоупотреблять вашей любезностью, принуждая оставаться за десертом в обществе курильщиков. Поэтому я прошу вас составить компанию графине, разделяющей вашу неприязнь к сигарам.
Когда г-жа де Шамбле, переходя в гостиную, оказалась рядом с мужем, он задержал ее и сказал вполголоса, с улыбкой, но повелительным тоном, не вязавшимся с выражением его лица:
— Вы знаете, о чем я вас просил; так не забудьте же о моей просьбе.
Он произнес эти слова совсем тихо, но я все слышал, так как шел следом за графиней.
Поклонившись хозяину в знак благодарности, я прошел с Эдмеей в гостиную.
Дверь в сад была открыта; стоял чудесный вечер.
Графиня вышла на крыльцо и облокотилась на перила; я последовал за ней.
— Дорогая Эдмея, — сказал я, — мне не терпелось остаться с вами наедине, ведь я должен так много вам сказать!
Графиня посмотрела на меня с улыбкой и ответила:
— Я очень боюсь, что все, о чем вы хотите сказать, не уместится в три слова.
— Вы правы, но в трех словах «Я вас люблю!» заключено все счастье и все упование моей жизни. Произнося их, я хочу сказать: «До встречи с вами я не жил», а также: «Вдали от вас я не живу» и, наконец: «В этом мире, открытом для стольких желаний, я страстно желаю одного — вашей любви».
— Что ж, Макс, возьмите мою любовь, — промолвила графиня, протягивая мне руку, — я даже не пыталась ее скрывать от вас. Друг мой, чувство, которое я узнала благодаря вам, было настолько новым для меня, что я призналась в любви скорее от удивления, чем от слабости. Вы говорите, что вдали от меня не живете? Но и я, когда мы расстаемся, живу лишь мыслью о вас, испытывая только одно желание — поскорее увидеть вас снова. Так, вчера я знала, что вы обязательно выйдете ненадолго перед сном на балкон, и поджидала вас на своем балконе. Однако по движению листвы я поняла, что та особа, которую приставили шпионить за мной, прячется за деревьями. Когда вы стали открывать окно, я вернулась к себе, но тут мне пришло в голову, что вы слышали, как я закрыла окно, и, не зная истинной причины моего ухода, могли приписать это если не равнодушию, то простому соблюдению светских приличий. Тогда, дорогой Макс, я подумала о том, какую беспокойную ночь вы проведете, терзаясь сомнениями, которых я еще не ведала, но могу представить, что это такое. Я сказала себе: «Когда женщина любит такого необыкновенного человека, как Макс, ей недостаточно просто любить; она должна также проявлять эту любовь всеми доступными ей средствами, не оскорбляя чувства своего избранника легкомысленным кокетством, а усиливая его всей мыслимой предупредительностью, какую только может ум поставить на службу сердцу». Поэтому я вам написала, и в чувстве, заставившем меня так поступить, было столько же эгоизма, сколько и любви. Возможно, тут не обошлось и без тщеславия, ведь я подумала: «Он будет счастлив, читая эту записку, и уснет, прижимая ее к губам или сердцу». Будучи уверенной в этом, я почувствовала себя счастливой. Я не ошиблась, Макс?