не только о нем, — это касается всех мужчин. Все вы своих жен не стоите! Скажи, где это слыхано, чтобы отец семейства вбил себе в голову такую дурь — миллионы! Экое счастье ему привалило: стоит у Бродского за дверью! Боюсь, что дальше ты не двинешься. Хоть бы сапоги пожалел, право! Так–таки и выложил Бродский свои миллионы и полетел в Симбирь! Как же? Сам Менахем–Мендл слыхал о том, что где–то там, у черта на куличках, валяется золото и ртуть! Как моя мама говорит: «Глухой слыхал, как немой рассказывал, что слепой видал, как хромой побежал…» Ведь я же знаю наперед, в следующем письме ты напишешь, что твое золотое дело прахом пошло. Но отыщется еще какой–нибудь черт, дьявол с каким–нибудь новым вздором, расскажет тебе, что корова над крышей пролетала и яичко снесла, а ты развесишь уши и снова будешь носиться как сумасшедший!
Если бы ты, Мендл, хоть раз подумал о том, что у тебя дома есть жена — дай бог до ста двадцати лет! — и малые дети, которые ждут тебя, как мессию, тебе не захотелось бы валандаться по чужим домам и носиться с такими глупостями, от которых с души воротит! Еще не проучил тебя Егупец, — чтоб он сгорел! — как желает тебе счастья и всего хорошего
твоя истинно преданная супруга Шейне–Шейндл.
Интересная история! Меера Мешулемса ты помнишь? У него есть дочь Шпринцл. Здоровенная такая, ну прямо железная, немного, правда, засиделась в девках, но очень толковая. Так вот повадился к ней книгоноша, который разносит по домам книжки и романсы напрокат. Дорвалась Шпринцл до этих книжек и романсов, прочла их штук сто и вроде как обалдела, не про меня будь сказано! Говорит на каком–то тарабарском языке такие слова, что ничего не поймешь… Уверяет, будто ее зовут не Шпринцл, а «Берта» и ждет, что с минуты на минуту придет кто–то по имени «лорд», ее «покровитель», выкрадет ее через окно и отвезет куда–то к черту на рога, аж в Лондон, а из Лондона — в Стамбул…
Прямо–таки погибели нет на пустопорожние головы, которые придумывают такие дикие небылицы!..
XIX
Менахем–Мендл из Егупца — своей жене Шейне–Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне–Шейндл, да здравствует она со всеми домочадцами!
Во–первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во–вторых, да будет тебе известно, что велик наш бог! Послушай только. С тех пор как я стал вхож к Бродским, я начал пользоваться большим уважением на бирже, возле меня стали вертеться маклеры со всего света и предлагать мне тысячи разных дел: дома, имения, леса, железные дороги, пароходы, миллионные фабрики — и все это для Бродского. Среди этих маклеров имеются два компаньона, нездешних; один из них носит крылатку с пелериной, а у другого такое имя, что мне даже неловко написать его… Эти два маклера поймали меня однажды, когда я возвращался от Бродского, и «пелерина» обратился ко мне со следующими словами:
— Послушайте, реб Менахем–Мендл, что мы вам хотим сказать. Дело, видите ли, вот в чем… Мы слышали, что вы вертитесь там, возле Бродских… Ну, что ж! Пускай вам господь бог поможет… Мы против вас ничего не имеем!
— Итак, — говорю я, — чего же вы хотите?
— Чего, — отвечает он, — нам хотеть? Того же, что и каждый маклер хочет… Мы хотим заработать. Мы тоже маклеры, у нас тоже дела… А вдруг, мало ли что бывает? Отчасти благодаря вам, отчасти благодаря нам, может быть, удастся что–нибудь сделать вместе?.. Поделимся. Лучше меньше заработать, лишь бы заработать. Как это говорится: «И из кривды ужин стряпают…»
— Короче говоря, — перебил я, — к чему такие длинные разговоры? Скажите лучше, что у вас есть, не стесняйтесь.
— Дел у нас, — отвечает он, — слава тебе господи, много. У нас есть уголь в Полтавской губернии, есть железо в Каневском уезде, есть погорелая мельница в Переяславле, есть машины, совершенно новые — выдумал их один пинский еврей… Затем имеется у нас помещик, который хочет выменять лес на винокуренный завод, есть еще один человечек, который хочет без денег купить в Егупце большой дом… Наконец, имения! Леса! Может быть, у вас есть покупатели, — мы вам дадим имения; может быть, у вас есть имения, — мы вам дадим покупателей!
— Нет, — говорю я, — имениями и лесами я больше не торгую — кончено! Я уже обжегся на имениях и дал себе слово ни имений, ни лесов больше в руки не брать!
— Эх! — говорит «пелерина». — Дело делу рознь. Вот, к примеру, имеется у нас сейчас имение на Кавказе! Имение с нефтью. То есть такая земля, из которой бьет керосин. Бьет не переставая! Вполне возможно, что земля эта может выбросить миллион пудов керосина в сутки!
— Если так, — говорю, — мы с вами сойдемся. Это дело подходящее! Это давайте сюда!
И мы втроем пошли в «Еврейскую молочную» (я уже больше не хожу к Семадени: оттуда выгоняют, а в «Еврейской молочной» по–домашнему, все–таки среди своих, здесь можно сидеть, разговаривать и делать что угодно), там мы обсудили дело и заключили союз. Когда же нужно было расписаться, они мне открыли секрет, что в деле участвует еще несколько компаньонов: один толстогубый, другой рыжий — он торгует часиками — ужасный лгун, упаси бог! Еще один с красным носом в прыщах, тоже дикий лгун, и еще один вдовец. Такое количество компаньонов мне, правду сказать, не очень–то понравилось. Но «пелерина» столько говорил и столько примеров приводил, что я не мог не согласиться с тем, чтобы мы все расписались на бумаге. Само собой разумеется, что между компаньонами не обходится без претензий: каждый доказывал, что ему причитается более крупная доля. Но помог бы мне бог так легко уладить дело с другой стороной, как легко было сговориться с маклерами, — было бы совсем неплохо. Потому что как же на таком деле не заработать хотя бы миллион?
Я твердо решил, если только дело это, даст бог, выгорит, я тут же снимаю контору