Немного поодаль беседовали двое. Первый говорил, что все, вероятно, хуже, чем можно было ожидать. Второй отчаянно возражал.
— Неужели вы не видите, — почти кричал он, то и дело оборачиваясь к слушателям в поисках сочувствия, — неужели вы не видите, что теперь мы можем жить спокойно, что мы, наконец, живем в цивилизованном мире?!
— Вы приглядывались к лицам этих потомков? — спрашивал, посмеиваясь, его собеседник. — Они что-то не очень веселы, не правда ли?
Ужасная речь
Это было последнее, что слышал Поль до того, как в зале появился человек будущего Альзвенг. А сорок минут спустя Хорди, ошеломленный услышанным, шел в свою палату.
На минуту он остановился, увидев Магду за одной из приоткрытых дверей, но не окликнул ее, пошел, пошатываясь, дальше.
— Бедная девочка, — шептал он, бредя нескончаемым коридором, — она тоже хотела убить, бедная девочка…
Он вспоминал внятный голос Альзвенга и крики испуга, возмущения, которые время от времени раздавались в зале.
— Хорди не мог восстановить последовательно в памяти речь Альзвенга.
Страшные вещи говорил этот человек. Он назвал их, эмигрантов из прошлого, дезертирами и убийцами, назвал не так, как называют в запальчивости и озлоблении, а как бы продуманно подбирая точные определения. Тогда еще в зале молчали, ошарашенные услышанным. С тем же спокойствием человека, озабоченного лишь правильным изложением фактов, Альзвенг сказал, что среди аборигенов двадцать первого век; еще с момента появления первых переселенцев раздавались решительные голоса, настаивающие на немедленном уничтожении новоявленных современников, но это требование отклонили, так как убийство в данной ситуации ничего бы не решило — что изменения и разрушения, связанные с переселением, уже налицо в тот момент, когда переселенец явился.
Теоретические рассуждения Альзвенга дали время переселенцам прийти в себя. Кто-то взвизгнул:
— Он назвал нас убийцами — это злобная инсинуация!
И сейчас же ряды взорвались криками.
— Безобразные выдумки! — надрывался мужской голос.
— Они нас убьют! — вопила женщина.
— Слушайте! Слушайте! — кричали другие.
Все это время человек будущего спокойно ждал тишины.
— Должен признаться, — как ни в чем не бывало продолжал он, когда крики смолкли, — нам не всегда удавалось предупредить акты мести, акты ненужной жестокости наших граждан. Обезумевшими людьми были уничтожены два переселенца в месте их материализации, прежде чем прибыл санитарный отряд для оказания биологической помощи. Не сохранили мы также одного переселенца уже здесь, в здании лечебницы. Он был уничтожен медицинской сестрой, хотя персонал в лечебницу отбирается тщательно и убийца сознавала всю бесполезность этого акта.
На этот раз в зале подавленно молчали, и тогда Альзвенг вернулся, как он выразился, к основному.
— Принцип действия транссюдативного аппарата для людей двадцать первого века остается загадкой, — сказал он. — И до тех пор, пока человечество не возьмет под контроль этот аппарат, оно ни в чем не может быть уверенным — почва веков колеблется под его ногами… Но, — прибавил Альзвенг с неожиданным пафосом, — как ни тяжела сложившаяся обстановка, она ставит человечество двадцать первого века, как никогда, близко лицом к лицу с фундаментальнейшей проблемой — проблемой времени.
Впрочем, последнее Поль уже помнил смутно.
— Дезертир! — твердил он, бредя по коридору.
«А вы могли бы полюбить убийцу?» — слышал он голос Магды, но этот голос перекрывал другой, исступленно-хриплый: «Паршивая курица! Трус! Будь ты проклят! Хуже убийцы!» Существуем ли мы?
Последующие дни, однако, смягчили впечатление от речи Альзвенга.
Это были дни ознакомительных экскурсий, дни демонстрации изменений, которые произошли в двадцать первом веке с исчезновением переселенцев в прошлом. С некоторой гордостью люди будущего объяснили, что оказалось очень трудно установить, что именно и как изменилось в мире с перемещением во времени переселенцев, так как изменениям сопутствует почти полное забвение того, что было до них. Однако двум очень упорным ученым удался опыт с восстановлением памяти уничтоженного прошлого, и это возвратило человечеству контроль над утраченным временем.
— Ну, что я вам говорил, — шептал пожилой переселенец. — Они сами ничего не помнят, ничего не знают, и кто поручится, что два «упорных ученых» не жулики просто-напросто?
Переселенцев доставили в лес. В обыкновенный лес. Но до их перемещения, сказали им, на этом месте расстилалась степь.
Лес шумел, и под ногами лежал ссохшийся прошлогодний лист, и по тому, как пружинил этот лиственный настил, по тому, как темным холодком тянуло из низин, было понятно, что не один год и не одно десятилетие стоит здесь, осыпая осенью листья, лес.
— Не так уж плохо, — пробормотал рядом с Полем толстяк редактор. — Если действительно здесь была степь… Такой лес… Они бы должны в ножки нам кланяться.
Проходивший мимо лесник поздоровался. Он поглядывал на экскурсию со сдержанным любопытством. Разговорились, и лесник рассказал, что живут они в лесу уже давно и лес стоит здесь испокон веков.
— Уж не дурачат ли нас? — снова пробормотал рядом с Хорди толстяк.
Но Поль не мог избавиться от ощущения, что лесник при всей его естественности чем-то неуловимо отличается от тех людей будущего, которых видел Хорди до этого. Странное чувство реальности и в то же время призрачности окружающего не покидало его. Да и все вокруг, даже толстяк редактор, подозревавший розыгрыш, ступали осторожно, словно опасаясь, не расступится ли сию минуту под ними земля.
— Черт возьми! — сказал стоявший за спиной Поля. — Того и гляди, кому-нибудь из бывших моих современников захочется прогуляться в будущее, и этот лес, а заодно и мы, снова станет ничем!
Испуганный человек так сильно вздрогнул, что Поль невольно улыбнулся, хотя и ему не было весело.
…Их привезли на берег моря. Еще недавно море было живым, на дамбах высились громадные синтетические заводы.
Сейчас перед эмигрантами расстилался пустынный берег с какими-то металлическими конструкциями вдали. Раза два к ним приближался человек в скафандре, требуя, чтобы они ушли с критической территории. Сколько охватывал глаз, море было покрыто черной, дурно пахнущей пленкой.
В газете, которую позволили издавать переселенцам, появилась скандальная статья некоего Штефека: «Существуем ли мы, переселенцы во времени?» «Если двадцать первый век существовал и до нас, — писал Штефек, — до нашего переселения, а это, по-видимому, так, если нам было куда переселиться, то, следовательно, есть уже и двадцать второй, и двадцать третий, и, во что еще труднее поверить, имеются уже и следующая минута и следующий час.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});