не был ей совершенно незнаком. Она уже бывала здесь во время своей первой миссии, когда некоторые из ее многочисленных верных друзей, например Жулианы, жили в Ле-Пюи. На этот раз путешествие из Кона в Сент-Этьен с мадам Буатье, ее новой квартирной хозяйкой и компаньонкой из Шер, заняло целый, полный опасностей день, закончившись двухчасовой поездкой через горы.
Дорога в Ле-Шамбон, петляя, поднималась к плато. Красные терракотовые крыши и горшки с геранью, характерные для юга Франции, уступали место массивным неприступным домам из серого базальта и гранита с крошечными окошками, необходимыми для защиты от ветра и холода. Мало кто из жителей мог похвастаться нормальным отоплением или даже электричеством в доме, а ртутный столбик термометра зимой мог опускаться до минус двадцати пяти градусов по Цельсию. Крепкие каменные крыши были способны выдержать зимние снегопады, тяжелый снег заносил дороги, отсекая плато от остального мира на несколько недель. Стоял июнь, и солнце припекало, но на высоте тысячи метров над уровнем моря воздух дышал свежестью, и даже летом нередко выпадал снег. Почва на пастбищах была бедная, а в отсутствие тракторов все работы проводились вручную при помощи косы. Альбер Камю, приехавший летом 1942 года на плато из Алжира для лечения туберкулеза, отзывался о нем как о «красивой», но «немного мрачной местности». Ели, густо растущие на гребнях холмов, представлялись ему «армией дикарей», ожидающих рассвета, чтобы ринуться в долину – и прорваться в реальный мир. На плато царила атмосфера обособленного, таинственного, зависшего посреди облаков места, поэтому местную общину иногда сравнивали с амишами в Америке (с которыми Вирджиния была знакома через своих пенсильванско-немецких родственников). Это место не было похоже ни на одно другое во Франции.
Несмотря на географическую изолированность, плато было необычайно открытым по духу. У его жителей была гордая традиция укрывать преследуемых, насчитывающая уже четыреста лет, с того времени, когда сюда стекались протестантские гугеноты, спасаясь от французских католических драгонад (религиозных чисток). С тех пор местные (большинство из которых продолжали исповедовать довольно мрачную форму протестантской веры) сохраняли обычай гостеприимства по отношению к чужакам и сопротивления угнетению. В этот новый период беспорядков местная молодежь нарисовала мелом букву V в знак победы на стенах по всему плато раньше, чем такие знаки поддержки союзников стали замечать в большей части остальной Франции. Неудивительно, что это место притягивало тех, кто бежал от нацистов, – будь то евреи, избегающие лагерей, или молодые люди, уклоняющиеся от принудительного рабского труда в Германии, – чтобы присоединиться к маки. Как вскоре узнала Вирджиния, практически каждая семья в этом районе тайно рисковала жизнями, приютив по крайней мере одного беженца.
По прибытии женщины прошли мимо двух сгоревших фермерских домов к деревушке над Ле-Шамбон и трехэтажному детскому дому, известному как Л’Абрик. Вирджиния постучала в дверь, и, когда ей открыл высокий худощавый мужчина с серьезным лицом, спросила: «Мсье Бони?» Вирджиния, одетая, как ее сверстники, в простое летнее платье, представилась бельгийской журналисткой из Кон-сюр-Луар, пишущей об условиях, в которых растут дети во Франции. Она начала задавать вопросы о его «замечательной» работе с сиротами и голодающими, и, хотя незнакомая женщина с «англосаксонским» акцентом несколько озадачила Бони, он пригласил ее войти. Его предупредил о ее возможном приезде друг недалеко от Парижа[333], но гости в той местности все еще были редкостью, учитывая опасности путешествия в военное время.
Огюст Бони, двадцатипятилетний школьный учитель из Швейцарии, приехавший в Ле-Шамбон, чтобы помочь заботиться о детях – жертвах войны, всегда тщательно репетировал свои ответы[334]. Как член Secours Suisse, Швейцарского агентства по оказанию помощи, он был участником практически уникальной для Франции сети, состоящей из отважных протестантских пасторов, учителей, врачей и фермеров. Они вместе работали на плато с начала войны, помогая найти приют тысячам юных беженцев. Он своими глазами видел опасности, которым подвергались его подопечные, – многие из них были еврейскими детьми, скрывавшимися под фальшивыми именами, – и неоднократно помогал защитить их от облав. Плато суждено было спасти жизнь примерно трем тысячам евреев, и в 1988 году Ле-Шамбон стал единственной коммуной во Франции, удостоенной государством Израиль звания Праведника народов мира. Бони, конечно же, опасался выдать лишнюю информацию.
Примерно через час безрезультатных попыток Вирджиния призналась, что она «англичанка» и что на самом деле она не столько интересуется детьми, сколько ищет способ связаться с маки. Однако, как и многие другие набожные протестанты на плато, Бони дал обет противостоять насилию и отказался поддерживать любую форму вооруженной борьбы. Он не мог ей помочь. Это был горький удар. Очевидно, совет обратиться к нему, который дали Вирджинии, был неудачным, и теперь она думала, что ее изнурительное путешествие потеряло смысл. Уже было слишком поздно, чтобы немедленно покинуть Ле-Шамбон, и две удрученные женщины забронировали номер в одном из местных отелей, прежде чем вернуться в Кон утром.
Сразу после того, как они покинули Л’Абрик, Бони передумал. Он поведал об этом остановившемуся в его доме учителю (сбежавшему от принудительных работ в Марселе, чтобы присоединиться к маки). Тот сказал своему непосредственному руководителю в маки Морису Лебра (тоже учителю), который решил, что визит Вирджинии стоил того, чтобы разбудить одного из местных лидеров, Пьера Файоля (бывшего офицера армейского резерва, скрывающегося со своей женой Марианной на уединенной ферме). Когда его товарищи незадолго до полуночи ворвались с новостями, Файоль уже лежал в своей постели, с автоматом и гранатой у подушки.
Этот необъяснимый визит из Лондона – Вирджиния не сообщила, какую организацию она представляет, – пришелся на решающий момент. С начала месяца другие члены Сопротивления Верхней Луары – или Тайной армии, как их предпочитали называть некоторые, – сражались с тысячами немецких солдат на склонах Мон-Муше к юго-западу от плато. Им удалось убить сотни людей и отсрочить прибытие выживших в Нормандию, но в ответ они получили кровопролитную контратаку со стороны значительно превосходящих их сил, которые затем в отместку разорили местные деревни. За три дня до прибытия Вирджинии партизанам пришлось быстро отступить, потеряв сотни человек. Выжившие рассеялись по горам, некоторым удалось перегруппироваться в лагере маки возле Сен-Клемана. Теперь они опасались, что немецкие гарнизоны в Ле-Пюи и Сент-Этьене нанесут еще больший удар, поскольку люфтваффе уже обстреляли из пулеметов деревню Сен-Агрев у ворот плато. Маки прекрасно помнили о резне на плато Глиер и боялись повторения трагедии. Тем не менее до сих пор от союзников практически не было поставок оружия или боеприпасов – единственная заброска год назад была перехвачена гестапо. Через неделю после «Дня Д» – когда силы союзников, наконец, смогли выбраться с берегового плацдарма