Читать интересную книгу Хардкор для мажора - Татьяна Герман

теперь придется остаться здесь.

Зараза перешла на визг:

— Что-о? Нет, нет, не хочу. Тут плохо пахнет!

— Ничего не могу сделать. Вот если мы договоримся, что ты будешь молчать...

— Всегда? Я не могу! Я же говорящий артефакт, в этом мое преимущество перед теми немыми болванками!

— Так, слушай и вникай, — надеюсь, у меня получалось говорить достаточно строго. — Открывать рот можно только с моего разрешения, ясно? — тут я тормознул, сообразив, что рта у булавки нет. Да пофиг, главное, нагнать на нее страха. — Поскольку мы с тобой частенько бываем в разных передрягах, где приходится прятаться, то могут и погнуть, и сломать, если не вовремя заговоришь. Поняла?

Зараза не ответила. А я порадовался, что диалог с ней отвлек меня от мерзости, в которой мне приходилось идти. Но она заткнулась, и я снова прочувствовал всю неприятность своего положения.

Брести в отвратительной жиже пришлось не менее получаса. Селтербейер не соврал — это было несладко. Но вот впереди показался свет, гораздо более яркий, чем шел от букашек на стенах. Наконец-то!

— Ладно, я согласна молчать. Переезжаем в большой дом.

Я даже вздрогнул от неожиданности, так как уже успел забыть про Заразу. Задыхаясь от миазмов, рявкнул:

— Поздняк метаться! Ты уже все испортила. Теперь лучшее, что нам светит — комната в «Голубятне».

— Хорошо, — казалось, она сейчас заплачет. — Пусть туда, лишь бы не здесь.

— Но без моего разрешения чтобы больше ни слова!

Между тем течение мутной жижи усилилось, и я едва держался на ногах. Борясь с напором, двигался к выходу и, наконец, добрался до него.

Поток выливался прямо в реку, но, как ни странно, вода в ней была совершенно чистой. Впрочем, чему удивляться, дизайнеры просто не стали заморачиваться, да и кому это нужно.

Я прыгнул в воду, выбрался на берег и, как мог, почистил одежду. А заодно и Заразу. Пожалуй, второй раз я бы не согласился пережить такое. Хотя... Как знать, какие еще испытания припасла мне игровая планида.

Отдохнув и подышав свежим воздухом (сюда совершенно не доходило амбре из канализации), я сверился с картой. Окраина Мергуса. Телепорта у меня, естественно, нет, так что пойду пешком, благо одежда почти высохла.

Тем временем на улице стемнело. Судя по тому, что редкие прохожие шарахались от меня, как от чумного, запах от одежды все-таки чувствовался. Но я уже привык к нему и не парился. Единственное, что меня беспокоило — как бы не получить от жителей неприятного прозвища, что-нибудь типа «Вонючий Гермес».

Часом позже я ввалился в «Голубятню». Кроме старого вояки в протертых до дыр кожаных доспехах, клюющего носом над недопитой кружкой пива, здесь никого из посетителей не было. За стойкой сидел сизоносый хозяин, бессмысленным взглядом таращась в пустоту.

Я подошел, поздоровался, но Бурзен отшатнулся.

— Что с вами, господин Гермес? Провалились в выгребную яму? Или искупались в речке-вонючке?

Засранец, еще и издевается. Ладно, посмотрим, кто будет смеяться последним.

— А ты не слышал? Сегодня в королевской канализации было соревнование.

— Аристократы с жиру бесятся, — поморщился он, — а простой народ ради куска хлеба спину гнет. И сколько платят участникам?

— Надеешься успеть? Напрасно, лавочка закрылась. А за победу меня неплохо одарили. Так что можешь гордиться — теперь на твоем постоялом дворе живет чемпион. Теперь скажи: сколько у вас стоит чистка одежды?

Бурзен насупился, сизый нос приобрел красноватый оттенок.

— Послушайте, господин Гермес, я вас обеспечиваю едой, предоставляю крышу над головой и охрану вашего имущества. На этом все. Со своими миазмами сами разбирайтесь.

Ого, как заговорил. Врезать ему, что ли.

— Хорошо, но разбудить меня в определенное время ты хотя бы можешь?

— Это пожалуйста. Во сколько?

— А когда в таверне народу побольше?

— С семи до восьми утра не протолкнуться. Хотите спокойно позавтракать — приходите к девяти.

Я злорадно усмехнулся.

— Вот в семь и разбуди, я сразу сюда спущусь. Сам-то этого запаха уже не чувствую, привык, а твои гости порадуются.

Трактирщик побледнел, его ноздри возмущенно затрепетали.

— Ну, знаете... Ладно, оставьте одежду за дверью. Попрошу знакомую прачку, к утру все будет готово.

Подмигнув ему, я отправился наверх. А трактирщик так и остался стоять столбом. И поделом ему. Ибо нефиг.

Утром, уже в совершенно чистой одежде, я в компании Денди и Сержа обжирался в «Голубятне». Завтракали, естественно, за мой счет. Было бы свинством зажимать бабки, имея целый золотой. Я рассказывал им про то, как распутал все хитросплетения, навороченные Дездерминой, а Женька время от времени перебивал меня, чтобы вставить свои пять копеек.

— Когда Макс мне прислал наручники, я помчался в этот долбанный монастырь. Нашел там Райну и говорю — меня, мол, Гермес прислал. А она такая — как раз жду от него вестей, там, наверху лежит исчадие зла, пошли типа его убивать. Еле уговорил ее сделать так, как он сказал. В общем, поднялись мы с ней в комнату этой девицы и надели на нее наручники.

— Ага, — подхватил я. — И Дездермине стало некуда вселяться. Одно тело улетело, вход в другое закрыт. Я очень рассчитывал, что это ее убьет, и она меня не подвела, сдохла.

— Ох, мужики, как же я вам благодарен, — в который раз повторил Серж. — С тех пор, как вошел в город, практически ничего не помню. Только то, что было плохо, маятно, жутко.

— Еще бы, дух убийцы в себе столько времени держать, — согласился Денди. — Счастье еще, что Макс придумал этот фокус с наручниками.

— А ты смеялся надо мной, когда я их спер. Говорил же, в хозяйстве все пригодится.

Мы расхохотались. Успокоившись, Серж спросил:

— Я только не понял, а что стало со жрицей?

— Умерла она, — вздохнул Денди. — Жаль, красивая была дамочка. Минут пять прошло, как наручники надели, она задергалась и все, того.

Я никогда не был знаком с настоящей Маури, но мне тоже было ее жаль. Однако долго грустить о неведомом неписе мы не стали. Денди повернулся ко мне:

— Ну что, идешь в «Тигры»? Мы с Руддером договорились через час увидеться, примет.

— Пока не решил.

— Ну, как знаешь, только... — начал было Женька, как вдруг за моей спиной послышалось:

— Гермес!

Я обернулся — передо мной стоял Фергус. Уже не такой помятый,